Если бы кто-то спросил, отчего именно сейчас Ольше особенно сильно захотелось лечь на пол и просочиться в доски водой, уйти в грунт и раствориться в нём навсегда, она не смогла бы ответить. Это не было отголоском кошмара: острый страх схлынул, оставив после себя только мучительную пульсацию где-то в груди. Это не было виной или тревогой за то, что однажды она может и не удержать стихию, и это закончится очень, очень плохо, воющим пламенем, разрушениями и смертями. Это не было даже отвращением к собственной слабости.
Скорее, было просто… чересчур. Слишком много всего, слишком много, слишком сложно. А она устала.
Она просто устала. Она устала и хочет домой.
Туда, где пахнет хлебом, где грушевый сад, где родные люди, где…
Ольша потёрла лицо ладонями, убеждаясь, что пламя улеглось внутри. Вдох — выдох. Щелчок. Послушный огонёк на кончиках пальцев. Вдох — выдох — тонкая струйка дыма.
Всё в порядке. Всё в порядке, как и всегда. Просто встань и займись делом. Просто доживи до вечера, это совсем немного, с этим ты справишься. Просто позволь времени течь мимо, как это было вчера, и позавчера, и за день до этого, и все эти нестерпимо долгие недели.
Всё в порядке.
Ольша спустила ноги на пол и упёрлась взглядом в сложенные на тумбочке листы. Розовое и салатовое пятна, фиолетово-коричневый перелив, россыпь кругов чистых цветов, штрихи и пометки. Вчера после ужина Брент попробовал поучаствовать в разборе конструкции, но быстро сдался. Задача была непростой: сама схема оказалась сложная, головоломная, и создатели хотя и понимали, что никто не сможет выполнить её в одиночку, не потрудились заранее разделить своё чудовище на несколько частей. Делать это теперь приходилось Ольше. Обычно в том, чтобы распределить конструкцию между двумя стихийниками, нет такой уж большой сложности, но здесь каждая попытка приводила к вываливанию узлов или разрывам связей.
В какой-то момент, рассердившись, Ольша даже посчитала, что это в принципе невозможно. Но Брент утверждал, что этим заклинанием пользовались. В этом был вызов, в самой схеме — чарующая красота, и вчера Ольша неожиданно увлеклась кружением цветистых искр и тем, как легко они превращаются в магию.
Ей даже показалось, что она что-то нащупала, но довести идею до ума вчера не удалось. Может быть, получится сегодня.
Брент сказал не торопиться: мол, его загадочные дела займут ещё пару дней. Чем именно он занимался, она не знала, а интересоваться было неудобно. И вместо этого Ольша, чуть помявшись, спросила:
— Я могу тогда отлучиться? Кое-что купить, и в аптеку, и…
На самом деле она уже выходила: пуганым зайцем выскочила из гостиницы, чтобы купить в газетном ларьке цветных карандашей, но не устояла перед акварелью. А сейчас Брент лениво кивнул, как будто можно было и не спрашивать.
Листы серели в полумраке комнаты, а цветные пятна были просто цветными пятнами. Сила слушалась, но мысли о магии после кошмара вызывали одну только головную боль. Хотелось лечь и забыться; или, наоборот, бежать далеко-далеко, бежать отсюда без оглядки, раствориться в ветре, быть нигде и никем; или выйти за дверь, а за ней вдруг грушевый сад…
Какие глупости.
— Это займёт совсем немного времени, — пробормотала Ольша.
И, пообещав себе управиться побыстрее, торопливо помылась и отправилась на улицу.
Глава 15
Рушка оказалась тихой и сонной.
Деревья облетели наполовину: где-то растопырили в небо голые ветви, а где-то ещё жизнерадостно блестели листвой. Пахло конским навозом, дымом и свежей краской, на площади перед гостиницей гомонили голуби, на тумбе с объявлениями — новые листки поверх выцветших военных плакатов.
Какое-то время Ольша просто стояла у крыльца, размеренно дыша и разглядывая вывески. Покачала головой, когда лихач призывно махнул в сторону своей коляски. Сжала в кармане деньги, пытаясь заставить себя думать.
Думать было тяжело, голова была пустая и гулкая, а тело — тяжёлое, ленивое. Хотелось сесть на крылечко и закрыть глаза, подставив лицо солнцу.
Увы, в том, чтобы ничего не делать, не было никакого выхода. Ничего не наладится само; никто не станет решать её проблемы; не на кого надеяться, некому жаловаться, и остаётся только барахтаться и держаться — хотя бы из чистого упрямства. И делать самые необходимые шаги, пусть маленькие и из последних сил. Взять себя в руки, набраться духу, снова заглянуть в газетный прилавок, купить себе за пятак плохонькую карту королевских дорог.
Ольша перебрала монеты наощупь, пересчитывая их и напоминая себе список дел. Поулыбалась торговке, выспрашивая про окрестности, а потом побрела дальше.
Если идти достаточно медленно, получится почти прогулка. Голуби, солнце, конка. Не торопиться, чтобы не растревожить тело, но и не тащиться ползком, чтобы управиться до обеда. Всё очень просто, видишь? Ничего страшного. Всё в порядке.
Раньше, до Кречета, было легко. Шагай себе по дорогам, как умеешь, а на каждом перекрёстке выбирай ту, что ведёт вниз. Подбей птицу огнём и жри, разорвав обугленную тушку руками. Заночуй на обочине, вытопив себе силой гнездо и согреваясь дыханием. А теперь были даже какие-то деньги, условия, и Ольша отошла как будто, оправилась.
Но почему-то стало только сложнее. Теперь нельзя было совсем не думать, плавая в пустоте. Теперь нужно было планировать, принимать решения, считать деньги, размышлять о том, что будет дальше. Теперь оно было, это «дальше», и на него нужно было смотреть. А Ольша устала, Ольша смертельно устала держаться.
Скособоченная вывеска над бывшим ателье висела на одном гвозде, грозя рухнуть на прохожих, и Ольша вдруг почувствовала с этими поблёкшими буквами неожиданное родство.
Прогремела конка, едва не окатив девушку из лужи.
Когда-то довольно крупный город, сейчас Рушка — с закрытыми магазинами и заколоченными окнами — производила провинциальное впечатление, не хватало разве что мечущихся под ногами кур. Зато цены в местных лавках были вполне столичные. От идеи присмотреть новые ботинки — эти, взятые наугад, были Ольше велики, да к тому же просили каши, — пришлось отказаться: даже за ношеную обувь на рынке просили больше, чем у девушки было в кармане.
Зато башмачник на углу, поворчав, прибил подошву и щедро проклеил стык. Ещё Ольша купила большой отрез плотной ткани, чтобы нарезать из него новых портянок, толстые носки для ночёвок в домах и тёплый платок на голову. Даже здесь, в низине, уже пахло близкой зимой, а ящерные повозки часто открытые, и свистящий в ушах ветер быстро превратится в простуду.
Поглазела на посуду, иконки и пряничный развал, перебирая монетки