Управляющий станции посчитал что-то, Брент подписал контракт, получил взамен памятку и карту с отмеченными на ней станциями и довольно потёр ладони, подступаясь к животному.
— Я сам вырос в Воложе, — охотно рассказывал он Ольше, запрягая ящерицу в странно устроенную упряжь. — А вот бабушка с дедушкой жили в Зиде, это посёлок на разливе Жицы, меня ссылали туда каждое лето до двенадцати! У них была парочка таких красавцев, они страх какие умные на самом деле. Наёмные — совсем не то же самое… да ты погладь его, что стоишь? Он не кусается.
Ольша робко присела у морды шитаки. Ящер прикрыл глаза белой плёночкой третьего века и всем своим видом демонстрировал, что робость человеческой женщины интересует его ещё меньше, чем внутренняя политика Румы.
Всё-таки решившись, Ольша робко тронула надбровные дуги ящера. Шитаки отреагировал на это с достоинством, то есть никак, и Ольша, осмелев, погладила жёсткую чешуйчатую голову. Брент, глядя на неё, посмеивался, а потом сунул в зубастую пасть металлическую пластину от поводьев.
— Запрыгивай, — добродушно сказал он, а потом без предупреждения подсадил её в повозку, просто подняв за талию: ни дверцы, ни лесенки здесь не было.
Сам Брент упёрся руками в борт и легко перекинул себя внутрь.
Пока Ольша отмирала, довольный собой Брент проверил, как закреплён навес, пересчитал сумку и мешки, намотал поводья на шест в центре «лодки» и, коротко его дёрнув, велел:
— Ну, пошёл!
И меланхоличный ящер покорно двинулся вперёд, неслышно и довольно бодро, даже неожиданно для такого крупного и неграциозного на вид существа. Повозку здорово трясло, пригород Рушки тонул в осенней листве, день был погожий, а поднимать конструкцию нужно было только на следующий день пути, — и Брент излучал такое довольство, что сопротивляться ему было невозможно.
И Ольша, поймав его взгляд, робко улыбнулась.
❖❖❖
За городом мостовая сменилась грунтовкой, и трясти стало поменьше. Шитаки ровно бежал по дороге, ни на что не отвлекаясь и не вредничая, и внимания возницы не требовал, но Брент всё равно держался за рычаг и охотно объяснял Ольше, как управлять этой штуковиной.
— Если резко дёрнуть на себя… нет, не трогай… это на крайний случай, тогда поводья натянутся, и ящер остановится. Шитаки чувствительны, и достаточно потянуть совсем чуть-чуть…
Ольша держалась за рычаг обеими руками, а брентова ладонь лежала поверх, и он как раз направлял, показывая, как это: чуть-чуть.
Ладони у него были сухие и горячие. И хотя Брент не делал совершенно ничего смутительного, Ольше всё равно было отчаянно неловко. Успокаивало только ровное дыхание под счёт, на каждые восемь — раскинуть силу по округе и собрать её снова, проверяя, нет ли по близости какой-нибудь твари.
— А ты, получается, тан-жаве? — спросила Ольша, когда урок вождения, наконец, подошёл к концу.
— Не, — Брент потряс головой и улыбнулся. Ему очень шла такая улыбка, широкая, домашняя. Даже странно, что сурового и надёжного Брента так воодушевила какая-то ящерица! — Только на половину. Мама тан-жаве, в Зиде — это её родители. А папа столичный медик, уехал в Воложу по распределению, да и остался.
Ольша прикусила губу. Брент легко говорил о доме и семье, и можно было бы спросить что-нибудь ещё: про детство, про тан-жаве, да хоть бы и про байки про золотого буйвола. И ей, пожалуй, даже было интересно, да и чем ещё скрасить дорогу, кроме болтовни?
Но такие вопросы как будто требовали ответной откровенности, а говорить о себе — после вчерашней-то попойки! — было неловко.
Брент, правда, и не требовал вопросов. Отпустив рычаг, от откинулся на сиденье, заложил руки за голову и принялся рассказывать сам.
Глава 2
— Не все тан-жаве — одинаково тан-жаве, — Брент глубокомысленно почесал нос, а Ольша снова выдохнула силу и, чуть подумав, скинула ботинки, устраиваясь на сидении с ногами. — Вот мой дедушка — настоящий тан-жаве, за всю жизнь не уезжал дальше Воложи и даже в марской школе не учился. А бабушка пусть и родилась в Зиде, а окончила восемь классов, мечтала стать медсестрой. Но в училище её не взяли, так что она вернулась, вышла замуж…
Ольша кивнула, завозилась, пытаясь устроиться поудобнее. Спинка была жёсткой, а борт поднимался над сидушкой невысоко, и усесться в углу, как она любила, было нельзя.
— Они дома говорили на местном, а в посёлке уже — кто как. Дедушка так до старости и не научился падежам, а бабушка хорошо болтала, переводила ему, если надо. Но дома только на местном, такой порядок. И мама моя с ними, с братьями тоже на местном, но сама говорит, что уже забывает язык, что думает по-марски.
— А ты?
— Я? Ну, я так… привет, спасибо, сколько стоит. Что-то знаю. Ещё песни мама пела, пока был маленький. Сказки были… Оттуда ещё что-то.
— Это правда, что язык тан-жаве — как тангский?
Вопрос — после войны-то — был неловкий, но Брент только засмеялся:
— Ну, скажешь! Это пусть языкознанцы разбираются, что там похожего, а я учил тангский на курсах, ничего общего. Ну вот даже «мама» — по-тангски будет «баджи», по-нашему «ома». Хотя… «сестра» немного похоже, «ча» и «чама». Но так можно и с марским что-нибудь похожее найти.
Ольша прищурилась, поглядела на Брента по-новому. Если бы он сам не сказал про детство и не управлялся так ловко с ящером, она ни за что не подумала бы, что он тан-жаве, пусть даже и наполовину. С другой стороны, не то чтобы Ольша видела много тан-жаве. Казалось, что они все блондины, ну так и марцы бывают светлые, чего в этом такого? А вот форма лица, грубоватые носы, низкие брови, — это всё Ольша знала как-то теоретически и на Брента примерить не могла.
Лицо у него было простое, округлое, нос как нос, брови как брови. Обычное лицо. Но, может быть, Ольша просто видела мало тан-жаве.
Брент тем временем рассказывал про капища, куда носят хлеб после похорон, и про то, что фигурки буйвола вырезают из дерева, как обереги. Золотой буйвол, по поверьям, мог ходить по воде, как по суше, а сияние его глаз было подобно солнцу. Кажется, ему молились, но про это Брент уже толком ничего сказать