Рванула майку наверх, стянула её, кинула куда-то в сторону. Ворот платья сбился так, что в него вылезло плечо, и это плечо Брент теперь покрывал влажными жаркими поцелуями. Ольша сражалась с пуговицами на манжетах, проклиная и себя, и моду, и кружева: почему она вообще решила, что таким пуговицам есть место в постели!.. Да за такие пуговицы на ночном платье нужно ссылать на депрентиловую выработку!.. И вообще, ночное платье должно быть такое, чтобы снять, не отходя от…
Наконец, пуговицы закончились, и Ольша принялась выпутываться из платья, а Брент охотно ей помог. Ради этого ему пришлось оторваться от её ключиц, и Ольша почти заплакала от разочарования. Зато потом, когда он нашёл губами её губы, с наслаждением выгнулась так, чтобы касаться сосками его груди.
Руки везде, как будто у него не две руки, а по меньшей мере шесть, и всеми ими сразу он делает невозможные, восхитительные вещи. Тискает ягодицу, поглаживает чувствительное место в основании шеи, проводит по внутренней стороне бедра, сжимает сосок, зарывается в волосы, сплетает свои пальцы с её.
Как они избавлялись от панталон и штанов, Ольша не заметила, — была слишком занята другим, и такие детали уже не помещались в сознании. Кожа к коже, и она ведь дразнила его этим, но сама, кажется, не понимала, насколько это будет хорошо. Отзывчивая грудь ныла от каждого прикосновения. Ольша обвила руками его шею, влажно потёрлась лобком о его бедро…
Брент выругался и оторвался от неё так, что Ольша всхлипнула и вскинулась в непонимании. Но он почти сразу вернулся с сумкой, торопливо закопался во внутренний карман, вытащил оттуда белый бумажный треугольник. Погасил, наконец, свет.
Пока Брент разбирался с защитой, Ольша лениво ласкала свой сосок, а потом с готовностью раскинула ноги пошире.
— Точно? — хрипло выдохнул Брент.
Она прикусила губу и подалась навстречу.
Он ласково провёл пальцами между складок, собирая смазку, — кажется, можно умереть от одного этого движения. Нежный поцелуй, твёрдое прикосновение внизу. Член неторопливо раздвигал тугие мышцы, тёплое дыхание на лице, лёгкое касание носов, тёмная жажда в его взгляде…
Ольша зажмурилась.
Глава 16
В темноте все ощущения становятся ярче и острее, они нарастают, заполняют собой всё нутро, накрывают с головой. Невозможно отвлечься от того, как распирает внизу, и это чувство было таким ошеломляющим, что оно, кажется, само никак не помещалось в Ольшу.
Член входил медленно, и у неё была возможность понемногу осваиваться и привыкать. Он большой, но внутри всё уже распалённое, отзывчивое, скользкое, и немного дрожит в ответ на каждое движение. Напряжённо и нервно, но ещё не больно. Не было ни жгущей сухой рези, ни треска разрыва, ни горячего, едкого, мокрого ощущения льющейся крови.
Пока было только жарко, и сам собой открывался рот. Она изо всех сил пыталась надышаться и наполниться воздухом, как будто это могло помочь впустить в себя больше.
Он был довольно глубоко, но ещё не так, чтобы это было неприятно. Скользнул немного назад, даря короткое облегчение, медленно вошёл снова, и ещё раз, и ещё, и Ольша изо всех сил вцепилась в мужские плечи.
— Милая? Мне остановиться?
— П-продолжай.
Ощущение наполненности — на грани с разрывающей болью. Тело сжималось в ответ на каждое движение, пытаясь вытолкнуть, сбежать, спастись, но от этого было только хуже. Можно уговорить себя потерпеть немного, но мучительное ожидание тянулось и тянулось, вдоль позвоночника холод, и оставалось от силы несколько мгновений до того, как кровь…
Ольша распахнула глаза. В темноте массивная фигура над ней казалась огромной и совершенно чужой. Чёрно-серая тень, как все те тени, что живут в углах и ждут своего часа, чтобы превратиться в чудовищ. Огромные руки, которым ничего не стоит сдавить её шею и сжимать, сжимать, сжимать, пока когти не вспорют горло и не сомкнутся внутри трахеи. Неподъёмная тяжесть, могильная плита на груди, и не вдохнуть, не двинуться. Пустота вместо любимого лица, безразличная маска голема, чёрные провалы на месте глаз, и сколько ни кричи, он только искривит губы, ударит по лицу, хруст в шее, звёзды в глазах, металлический привкус во рту, и сила…
Нет, нет! Это всё уже было, это ненастоящее, а сейчас другое, другое!
И она зажмурилась и вытолкнула из себя едва слышное:
— Брент… Брент, я…
— Котёнок?
— Я… я…
Мысли путались, воздуха не хватало. Ольша и хотела бы объясниться, но не могла, только жалко скребла пальцами по постели и отчаянно пыталась удержаться на том гребне страха, где она ещё хотя бы частью себя отличала настоящее от кажущегося.
Прохладное прикосновение воздуха внизу — мужчина отстранился и откатился в сторону. Ольша сразу свела колени, мышцы сжались до болезненного спазма, по телу прокатилась дрожь. Съёжилась, сжалась, пытаясь стать меньше, провалиться в темноту и перестать быть.
— Ольша? Я сделал тебе больно?
— Зажги… свет. Пожалуйста…
— Конечно.
Щёлкнула спичка, и только тогда Ольша решилась открыть глаза.
Угол комнаты: потолок и верх стены белёные, нижние две трети — в жёлтых обоях в полоску. Картина на доске с яркими оранжевыми цветами. Стул у кровати, на нём кучей свалена выпотрошенная сумка. С изголовья кровати свисало голубое ночное платье.
Брент сидел рядом, комкая снятый презерватив. Чуть дёрганые нервные движения, встревоженное лицо.
Брент. Добрый, заботливый, замечательный Брент, а вовсе не…
Ольша всхлипнула, вцепилась в его руку, прижалась к ней, как утопающий хватается за обломок мачты. Она жива, она в порядке, ничего страшного ещё не случилось, он остановился раньше, чем…
Брент улёгся рядом, притянул её к себе, и Ольша с готовностью ткнулась носом ему в шею. Брент пах Брентом, теплом и спокойствием. Тем самым Брентом, с которым всегда и всё было хорошо: и работать, и спать в обнимку, и болтать обо всякой ерунде, и целоваться, и просто сидеть рядом. Бренту было легко доверять, и Ольша ни на мгновение не сомневалась, что он не обидит её и не сделает больно, что с ним не нужно будет терпеть и ждать, пока всё закончится, и уж конечно от его любви не останется синяков и