Через несколько секунд после того, как ее ноги коснулись пола, она бросается в ванную. Потом она пытается открыть там окно. Улыбка расплывается на моем лице, когда она кряхтит от усилий, которые требуются, чтобы открыть его. Она стонет от разочарования, когда бежит к окну спальни, пытаясь изо всех сил открыть и его. Звуки ее борьбы — мелодия, которая окружает меня в этом тихом оазисе. По крайней мере, она больше не паникует из-за леса.
— Просто откройся, сукин ты сын, — угрожающе шепчет она в окно и хлопает по нему ладонью. Я не уверен, утешило бы ее то, что они к тому же еще и пуленепробиваемые, и даже медведь не смог бы их взломать. Она начинает агрессивно открывать ящики моего шкафа в поисках чего-нибудь, что могло бы ей помочь.
Она еще мгновение ходит взад-вперед, прежде чем остановиться перед дверью, и только тогда я открываю глаза. Она прислоняется к ней всем телом, вероятно, пытаясь что-то услышать, но за эти годы я научился вести себя как можно тише. Должен ли я что-нибудь сказать? Хотя это могло бы ее напугать.
Дверная ручка медленно поворачивается, поскрипывая в тишине, заставляя мое сердце биться чаще. Она приоткрывает ее на дюйм и тихо ахает, оглядываясь на кухню.
Она толкает дверь дальше, пока ее темные глаза не расширяются от ужаса, когда останавливаются на мне. Я не двигаюсь, но она захлопывает дверь. Я стараюсь делать то, что Лев сказал мне делать, когда чьи-то действия не имеют для меня смысла; поставить себя на их место. Если бы я проснулся в незнакомом месте и, открыв дверь, обнаружил своего похитителя, неподвижно смотрящего на меня, что бы я почувствовал? Вероятно, насилие.
— Послушай, я просто хочу домой. Я понятия не имею, что происходит. Просто... отпусти меня, и я во всем разберусь. Пожалуйста. — Ее дрожащий голос разносится по комнате, дополняя эту противоречивую балладу, которую она сочиняет. Вместо агрессии она пытается урезонить меня. Хотя я бы отреагировал иначе, но понимаю ее логику.
— Выходи, Ана. — Я пытаюсь смягчить свой голос, но у нее снова вырывается тихий стон, когда ручка дрожит от ее хватки.
— Ты собираешься сделать мне больно? — От ее напряженного голоса у меня снова сжимается в груди. Я не знаю, как ей ответить, потому что не думаю, что мне следует говорить ей правду. Ее друзья скрывали от нее правду, и я думаю, это потому, что, когда Ане больно, это отнимает у нее все силы.
— Открой дверь. — Мой голос заставляет ее снова ахнуть, и ручка скрипит секунду, прежде чем дверь распахивается, ударяясь о стену. Ее растрепанные волосы обрамляют раскрасневшееся лицо, а кулаки крепко сжаты, когда она изо всех сил старается быть храброй. Не знаю, нашла бы она утешение в том, что я сказал бы ей, насколько она потрясающе красива, если на нее посмотреть.
— Ешь. — Я бросаю взгляд на маленький столик, где дымится суп, который я приготовил для нее.
Проследив за моим взглядом, она морщится, а ее сжатые кулаки трясутся.
— Я не собираюсь есть! Как насчет того, чтобы ты ответил на несколько гребаных вопросов? — Она хлопает в ладоши, выпрямляясь, но, спотыкаясь, возвращается в комнату, когда я встаю. Каким-то образом мне нужно выразить тонкую нить, с которой она играет. Я указываю на стол, зная, что мой голос не успокоит ее, но все еще нуждаясь в том, чтобы она выслушала меня.
Когда черты ее лица ожесточаются в знак вызова, я остаюсь непоколебимым. Она вполголоса чертыхается, прежде чем сделать шаг вперед, не поворачиваясь ко мне спиной, когда выходит из дверного проема и бочком направляется к столу.
— Скажи мне, почему я здесь. — Ее взгляд метнулся к входной двери позади меня. Я делаю еще один шаг к ней, и она прижимается к стене.
— Тебе нужно поесть. Пока сосредоточься на этом. — Мое раздражение усиливается, когда она отказывается позаботиться о себе. Я заставлю ее сделать это, если она будет продолжать.
— Ешь, — она передразнивает меня, прежде чем успевает остановиться, а затем качает головой и крепко зажмуривает глаза. — Сначала дай мне ответы на несколько вопросов. — Она вздрагивает, когда я расправляю плечи. — Пожалуйста... — Ее страдальческий шепот заставляет меня наклонить к ней голову, размышляя, что могло бы ее успокоить.
Я не могу сказать ей, почему вообще появился в ее жизни или кто меня нанял. Она сломается от боли. И я не уверен, как объяснить, почему она здесь, а не похоронена в земле. Но я могу, по крайней мере, сказать ей то, что ей нужно знать.
— Ты здесь, потому что, если бы я оставил тебя в городе, тебя бы убили. Таких, как те мужчины в твоей квартире, больше, чем ты думаешь. Если ты попытаешься сбежать, я погонюсь за тобой, и снова свяжу. Делай, как я говорю, и ты по-прежнему будешь в безопасности. — Каждое слово, слетающее с моих губ, заставляет ее еще сильнее вжиматься в стену и закрывать лицо руками.
Теперь у нее есть ответы, которые ей нужны, и она знает все правила, но ее тело опускается на пол, когда она подтягивает колени. Она обхватывает себя руками, из ее горла вырываются судорожные всхлипы. Мне это не нравится.
— Успокойся и просто съешь этот гребаный суп. — Я делаю еще один шаг к ней, проигрывая борьбу с притяжением, которое она имеет надо мной, и нуждаясь в том, чтобы помешать ей замкнуться в себе. Это заставляет мой желудок скручиваться в мучительные узлы.
Ее опухшие, водянистые глаза останавливаются на мне, когда я наклоняюсь к ней, страх разрывает ее разум на части.
— Не прикасайся ко мне! — Она поднимает руку, и мое лицо искажается от ярости. Я хватаю ее за бицепс и поднимаю, пока она хлопает меня по груди и пытается вонзить пальцы мне в глаза. Она сломает себе палец, если будет продолжать в том же духе.
Схватив ее за обе руки, я прижимаю их к стене рядом с ней, чтобы она не причинила себе вреда. Она издает рыдающий вопль и делает прерывистые вдохи, отворачивая от меня лицо.
Прижимая ее к стене, я