Лицо Алека искажается, и очевидно, что слышать подобное ему тяжело. Но разве можно за это винить? Я вся на взводе, не могу остановить эмоции, они просто вырываются наружу, и лишь отчасти в этом виноват алкоголь.
Алек стирает слезу с моего лица большим пальцем.
— Мне жаль, — шепчет он. — Не плачь, Иза.
Эти слова заставляют плакать еще сильнее. Наверное, потому что это первый человек, который не начал с того, чтобы предлагать решения. Мама сразу принялась что-то исправлять, Конни советовала попробовать другие профессии, а брат с сестрой заявили, что мы можем собраться в комедийное трио. Конечно. Как будто все так просто.
Слезы струятся по моему лицу, и из груди вырывается сдавленный всхлип.
Алек тихо выдыхает и прижимает меня к себе. Вблизи он пахнет еще лучше, и я зажмуриваюсь, но это не способно остановить слезы. Одной рукой он обвивает меня за плечи, потом присоединяется вторая — и вот я уже окутана его сильными руками.
Что-то касается макушки. Наверное, подбородок. Алек проводит рукой по моим волосам, и по телу пробегает дрожь.
— Мне жаль, — снова говорит он. Голос приглушенный, будто говорит прямо в мои волосы и, Господи, поддерживает. Здесь, на террасе, во время свадебной вечеринки своей младшей сестры. — Черт, я даже не знаю, что сказать.
Слезы так же внезапно прекращаются, как и начались. Последние недели эмоции живут своей жизнью, словно извержение вулкана, за которым следует затишье. Я делаю шаг назад и слабо ему улыбаюсь.
— Все в порядке. Извини за это.
Алек качает головой. Между бровями образовывается складка, а взгляд становится серьезным и глубоким. Он поднимает руку, будто желая снова стереть слезы, но останавливается на полпути.
— Не извиняйся, — только и говорит он.
Я вытираю лицо.
— Я не так себе представляла этот вечер.
— Если Конни тебя увидит, скажем, что это от счастья.
Я выдавливаю улыбку.
— Немного несоразмерная реакция, тебе не кажется?
— Ты просто очень счастлива, — серьезно отвечает он. — В полном восторге. Могу подтвердить.
Я замечаю мокрое пятно и полоску туши на его рубашке. Стыд обжигает изнутри.
— Черт, — говорю я. — Я испачкала тебе рубашку. Прости. Я...
Алек отмахивается.
— Пустяки.
— Мне правда жаль.
— Забудь, — он смотрит на меня и хмурится. — Ты замерзла.
— Ох, — я только сейчас замечаю, что по рукам бегут мурашки, но ничего критичного.
Хотя он смотрит на мои плечи так, будто это личное оскорбление.
— Пойдем внутрь, — его рука зависает за спиной, едва касаясь поясницы.
Я делаю несколько шагов. Один из них выходит не очень уверенным, и я смеюсь, извиняясь.
— Прости. Я... я давно так не пила.
А может, вообще никогда.
Его голос становится глубже.
— Хочешь, поедем домой?
На секунду я позволяю этим словам проникнуть в меня. Позволяю представить, что в них сокрыто больше, чем есть на самом деле. Хотя это не мой дом. И не является таковым ни в каком из возможных смыслов.
— Да, — говорю я. — Если ты тоже готов уезжать?
Алек наклоняется ближе, и теплое дыхание касается моего уха.
— С того самого момента, как мы приехали.
Мы прощаемся с Конни, звоним Маку, чтобы тот подогнал машину. В лифте повисает молчание, и в нем есть что-то уютное. Даже когда я наклоняюсь, чтобы снова застегнуть ремешок на туфле, а он твердо и уверенно поддерживает меня, в этом есть какая-то нежная сила.
Жить с этим мужчиной будет огромной пыткой для моего воображения.
— Думаю, я закажу пиццу, — говорю я в машине. Откидываюсь на спинку и закрываю глаза, погружаясь в приятную темноту и ватную легкость в голове. — Вечность ее не ела.
Чья-то рука легко касается моей и раздается мужской смех.
— Я разберусь, — звучит баритон.
Я засыпаю, и только когда останавливаемся у дома на Верхнем Ист-Сайде, он аккуратно меня будит. Мак прощается, а мы с Алеком поднимаемся наверх.
Глаза тяжелеют.
Но в коридоре пахнет вкусно. Едой. Сыром. Хлебом. У двери в квартиру стоит стопка коробок с пиццей.
— Алек...
В его голосе слышится улыбка.
— Заказал по дороге.
— Ты заказал нам четыре пиццы?
— Не знал, какую ты любишь.
— Можно было спросить.
— Ты спала, — укоризненно замечает он.
Но в голосе слышится игривость, о существовании которой я раньше и не догадывалась.
Я подхватываю теплые коробки и захожу следом в квартиру. Катя сидит на диване. Они с Алеком разговаривают вполголоса, пока я раскладываю пиццу на кухне. Пепперони. Маргарита. Овощная. С мясом.
Я машу Кате на прощание и хватаю кусочек. Он горячий, сыр тянется. Идеальное завершение неожиданного вечера. Через всю комнату замечаю Алека, шаркающего по коридору. Тому самому, что ведет в его спальню.
— А ты не будешь? — зову я.
Алек оборачивается, и, может, это из-за полумрака, а может, из-за игры света и тени, но кажется, он снова улыбается.
— Буду, — говорит он. — Сейчас вернусь.
Сердце начинает стучать чаще. Этот вечер выдался странным и неожиданным, но я не уверена, что готова, чтобы он закончился.
Я хватаю еще один кусок пиццы и иду к большому дивану в гостиной. Катя оставила телевизор включенным, и я начинаю листать, что предлагает стриминг, игнорируя коридор, ведущий в комнату Алека.
Мне все равно, повторяю про себя. Это не важно.
Но он возвращается. От испачканой рубашки не осталось и следа, вместе с моим пятном — теперь на нем черная футболка, открывающая сильные, мускулистые руки. Я слышу, как Алек копается на кухне, и наугад выбираю какой-то сериал. Последний, который смотрела.
Через минуту он присоединяется, держа в руке огромную тарелку с пиццей.
— Опять сериал про маленький городок? — спрашивает он.
Во всем этом есть что-то до смешного нелепое. После полуночи, на диване у Алека Коннована, я ем пиццу, а на фоне играют «Девочки Гилмор».
С Алеком Коннованом рядом.
Он же не может получать от этого удовольствие. Но я киваю и бросаю на мужчину взгляд. Алек взял по кусочку каждого вида.
— Пиццы останется куча.
— Дети будут в восторге, — отвечает он и откусывает. — Ну-ка повтори, в чем суть сериала.
Я удивленно приподнимаю брови.
— Серьезно?
— Ага.
— Тебе ведь плевать.
— Абсолютно, — легко говорит он, но в голосе сквозит смешок. — Но хочется услышать, как ты рассказываешь.
И я рассказываю. Ем пиццу, осушаю целую бутылку воды и объясняю миллиардеру, у которого работаю няней, все тонкости жизни в Старс Холлоу. Со временем он откидывается на спинку дивана, запрокидывает голову и