Это склизкое ублюдочное чувство снова пронзило меня, но на этот раз в самое нутро. То, которое я ненавидел, которое не имело для меня никакого смысла, которое было связано с Илэйн, мать ее, Константин.
Я заставил себя преодолеть это и рывком поднял ее на ноги, ударив о стойку, как кусок мяса, готовый к разделке. Только тогда она снова перевела дыхание, только тогда я, наконец, увидел полоски слез на ее красивых щеках и понял, из-за чего они были.
Кровь запеклась у нее на бедрах, порезы все еще были свежими в тех местах, где она сама себя резала. Мне должно было понравиться это, но нет.
Должно было, должно было, должно было.
Мысль о том, что кто-то, кроме меня, коснется ее плоти, даже она сама, приводила меня в ярость.
— Что это за хрень? — рявкнул я на нее. — Что, блядь, ты себе позволяешь?
На этот раз в ее взгляде, при обращении в мою сторону, не было даже искры злобы. Илэйн была сломленной маленькой девочкой, потерявшейся от всех обид и страхов в мире.
Я наклонился, чтобы поднять нож с пола. Она выбрала самый лучший, явно рассчитывая на самые чистые порезы. Илэйн вздрогнула, когда я бросил его на стойку.
— Просто дай мне немного гребаного алкоголя, и это мне не понадобится, — сказала она.
Ее трясло, она явно барахталась в собственном дерьме и не могла взять себя в руки. Вот они, выглядывающие из-под поверхности — эти пьянящие маленькие секреты бабочки.
— Похоже, мне придется спрятать от тебя кухонные принадлежности и оставить тебе детские столовые приборы, да? Маленькое испорченное подобие сучки.
В этот момент в ее глазах снова появилась злоба. Она сжала челюсть.
— Пошел ты, Морелли! Ты даже не представляешь, насколько я повреждена. Иди на хуй!
— Нет, не представляю, — согласился я. — Но выясню. Эти грязные маленькие секреты внутри тебя будут моими, Илэйн. Мне не терпится увидеть, насколько ты на самом деле повреждена.
— Не рассчитывай на это, — выплюнула она. — Я тебя слишком сильно ненавижу, чтобы рассказать хоть что-то. Ты ничего обо мне не узнаешь!
Она попыталась отстраниться, но я не дал ей этого сделать. Прижался к ней, упираясь руками по обе стороны столешницы. Она была зажата. Сдержана. Моя.
Я рассмеялся ей в лицо.
— Очевидно, ты ненавидишь меня не так сильно, как свою собственную семью, милая. Или их, или Братьев власти. У тебя, должно быть, тайная грязная симпатия к Морелли, малышка, учитывая, как ты подставила Братьев власти за мое преступление.
Ее взгляд был пронзительным и пристальным.
— Я не понимаю, о чем ты, черт возьми, говоришь придурок.
Она лгала. Мы оба это знали. Как всегда, эта маленькая сучка лгала.
— Похоже, ты написала маленькое обвиняющее письмо, не так ли? — прошептал я со злостью. — Коротенькую записку, в которой сообщала миру, что тебя похитил Эллиот Ри из Братьев власти.
Она попыталась соврать еще что-нибудь.
— Я просто хотела, чтобы они поплатились за все то, через что заставили меня пройти. Просто хотела, чтобы они помучились!
Я одарил ее злобной улыбкой.
— О, куколка, правда? Ты ненавидишь Братьев власти больше, чем Морелли? Какая же ты жалкая маленькая шлюшка.
Моя куколка больше не пыталась лгать. Она просто смотрела на меня с ненавистью.
Не в силах сдержать свою ненависть, я наклонился еще ближе, чтобы дразнить ее своей злобой.
— Я бы даже осмелился сказать, что ты ненавидишь свою собственную семью больше, чем Морелли, маленькая сучка, не так ли? Может быть, ты не достойна имени Константин.
— Я, черт возьми, вполне достойна гребаного имени Константин, — прорычала она мне, и тут эта сучка обнаружила в себе проблеск жизни.
Она извивалась у меня в руках, как змея, карабкаясь по столешнице, чтобы дотянуться до ножа, а затем схватила его. Маленькая сучка схватила его и, взвизгнув, вонзила мне прямо в руку.
— ПОШЕЛ ТЫ, МОРЕЛЛИ! ПОШЕЛ ТЫ!
Вот когда Илэйн должна была бежать как сумасшедшая и попытаться убраться отсюда к чертовой матери. Она пыталась, правда пыталась. Она попыталась убежать, но я все еще крепко держал ее.
Я улыбался. Ухмылялся. Мне понравилось, в какой ужас она пришла, когда увидела, что я даже не дрогнул. Моя рука была прибита к деревянной стойке, и я даже не выругался.
Илэйн была так потрясена, что побелела, когда я выдернул нож из руки и бросил его обратно на стойку.
— Какого черта?! — прошипела она. — Да что с тобой, блядь, такое? Я только что проткнула твою гребаную руку, Люциан! Ты в своем уме?
Моя ухмылка осталась прежней. Мой смех был таким же злобным, каким она его знала.
Как оказалось, Илэйн Константин была не единственной, кто хранил свои глубокие секреты. Я очень крепко держался за свои собственные.
Глава 15
Илэйн
Все мое тело охватила дрожь, но я не могла пошевелиться, от шока и ужаса наблюдая, как Люциан вытаскивает нож из своей руки. Он не вздрогнул, не пискнул, не выказал ни малейшего признака боли. Я ничего не понимала, просто оцепенела на месте, пока тот оборачивал свою кровоточащую руку полотенцем.
— Я серьезно, Люциан, — сумела прошептать я. — Да что с тобой, блядь, такое не так?
Он все еще ухмылялся.
— Я бы скорее сказал, что со мной все, блядь, так.
Я все еще не понимала этого. Не могла. Кровь уже пропитала полотенце, но ему было наплевать.
— Ты принимаешь какие-то наркотики или что-то в этом роде? Какого черта?
Его глаза были такими же темными, как и всегда, когда он ответил мне.
— У меня врожденная нечувствительность к боли. Что бы ты ни делала, малышка, это не причинит мне боль. Если в твоей хорошенькой головке есть хоть капля здравого смысла, ты сейчас же оставишь все надежды на это и будешь делать все, что тебе скажут.
Я пыталась переварить его слова, но это было трудно. Потому что никогда не слышала, чтобы у кого-то была врожденная невосприимчивость к чему бы то ни было. Я определенно никогда не слышала, чтобы кто-то упоминал об этом, когда говорил о Люциане Морелли, а они бы точно делали это. Люди много говорили бы об этом, если бы знали.
Значит, они не знали, не так ли?
У Люциана Морелли были секреты.
Мои мысли путались, как и мои слова.
— Ничто не причинит тебе боли? Правда? Ничего?
— Ничего.
Это было