Как, черт возьми, у нас может быть будущее?
У нас никогда не будет будущего. Если кто-нибудь когда-нибудь увидит нас вместе, нас убьют за предательство.
Я никогда по-настоящему не задумывалась о том, что же такого непростительного было в отношениях между Морелли и Константин. И хотя знала, что наши семьи ненавидели друг друга задолго до моего рождения, но мне никогда толком не объясняли логику. Наверное, я задавала этот вопрос, когда была еще достаточно мала, чтобы задавать подобные вопросы, но, скорее всего, получила тот же универсальный ответ.
Морелли — куски дерьма, не стоящие ничего. Они наши враги. Они всегда стремились уничтожить нас.
Я знала, что они приложили все усилия, чтобы подорвать нашу жизнь в Нью-Йорке, бизнес и сделки. Но было и кое-что еще. Многие люди верили, что моего отца убил один из этих говнюков Морелли. Ни у кого из моей семьи не было сомнений — это, должно быть, был кто-то из Морелли. Они вели себя как придурки при каждом удобном случае — презирали нас так же сильно, как и мы презирали их, настолько, что убили человека, стоящего на самой вершине семейного древа, но почему? Я не была уверена, что действительно знаю почему. Было бы так плохо, если бы ненависть была основана на самом первом, о чем я когда-либо слышала, на одном оригинальном поступке, который вызвал раскол между двумя мужчинами и единственной женщиной, которую они хотели. Мою мать. Но это было так… конечно, это было так… оба мужчины влюбились в мою мать до такой степени, что уничтожили все остальное ради шанса заполучить ее. Двое мужчин, один приз, и никакого чертового способа его разделить.
Мой отец победил. Кэролайн Рузвельт стала Кэролайн Константин, а Брайант Морелли не смог смириться с победой моего отца.
Битва, должно быть, была жестокой.
Они ненавидели друг друга с того момента, как мой отец забрал свою невесту. Теперь мы ненавидели друг друга. Каждый из нас ненавидел друг друга.
Или ненавидели раньше. До того, как мы с Люцианом влюбились и нарушили традицию.
Я позволила мыслям кипеть, обдумывая их снова и снова. Я ненавидела Морелли, верно? Они были сукиными детьми, достойными ненависти. Конечно, они были такими. Каждый из них был куском дерьма — за исключением Люциана — и все, что происходило между нашими семьями, должно быть, назревало долгое время, и в основе всего этого лежали серьезные разногласия. Брайант Морелли и мой отец были близкими друзьями в детстве. Конечно, не могла же только моя мать разлучить их.
Люциан, должно быть, что-то знает. Должно быть, есть целая куча причин, которые привели к войне между двумя семьями, которые когда-то любили друг друга.
Я обманывала себя. Конечно, обманывала. Я прекрасно понимала, как инстинктивно, так и здравым смыслом, что именно моя мать уничтожила их — точно так же, как она разрушила все остальное. Из-за нее в нашей семье произошел раскол, которому суждено было закончиться смертью стольких имен на генеалогическом древе.
Может, наши с Люцианом смерти будут следующими.
От этой мысли меня бросило в дрожь, и я слегка улыбнулась. О, как быстро все может измениться. В этом не было никаких сомнений. Ни малейших. Я больше не хотела умирать. Я хотела жить вечно, за все времена, за каждый вздох, который я могла бы сделать в этом мире.
В его мире.
Я хотела всего этого вместе с Люцианом Морелли.
Глава 34
Люциан
Он выглядел жалко. Даже более жалко, чем я себе представлял. Его жалкое лицо было мелким и мерзким. Глаза-бусинки, губы поджаты. Вряд ли его можно было назвать приветливым священником по чьим-либо меркам. Уверен, когда я с улыбкой на лице сокращал расстояние между нами, мои глаза были такими же злыми, как и всегда.
— Теренс Кингсли, журналист? — спросил он, и в его голосе прозвучало слабое любопытство, будто тот с первого взгляда понял, что я никакой не журналист.
Я снял свои очки Теренса Кингсли и сунул их в карман, и он съежился на своем стуле.
— Ты не Теренс Кингсли, не так ли? Подожди, я знаю тебя. Мне знакомо твое лицо, — сказал он. — Ты — он. Он. Люциан Морелли. Почему ты здесь? — Он с трудом сглотнул. — Ты член последничества? Или ты хочешь стать членом последничества?
Я подошел к одной из картин у него на стене. Это был безвкусный кусок дерьма, изображающий благосклонного Господа Иисуса, протягивающего руку к детям у его ног.
— Расскажите мне об этом последничестве, — попросил я, притворяясь заинтересованным в членстве. — Я слышал, что вы предлагали Илэйн Константин в качестве призовой игрушки.
Его улыбка заставила зверя внутри меня взбеситься.
— Ах, да, Илэйн, — проговорил он, и на его лице отразилось облегчение. — К сожалению, Илэйн больше не входит в наше предложение. Она была восхитительным созданием, но, как и все они, переросла нас. Хотя у нас есть и другие девушки, очень похожие. Я, конечно, могу вас познакомить.
Я не заговаривал с ним, просто смотрел, пока он не продолжил говорить.
— Я действительно не верил, что Морелли хотят быть частью этого последничества. Не верил, что ты перешел на сторону семьи Константин. Лионель был непреклонен в том, что ты этого не делал. — Он замолчал. — Могу ли я спросить, кто познакомил тебя с нашим орденом?
— Кое-кто из семьи Константин, — сказал я ему, и он рассмеялся.
— Это довольно неожиданно. Я действительно не ожидал, что между тобой и кем-то из семьи Константин будет какая-то связь. Думаю, наш мир меняется. Мы можем поблагодарить Господа за его благословение дружбы.
— Мы, безусловно, можем поблагодарить Господа за мое присутствие здесь, — проговорил я.
— Присаживайся, — предложил он и указал на стул напротив себя. — Мы можем обсудить варианты. Вступление в орден дорогое, но, безусловно, стоит вложений. Наше рукопожатие имеет большое значение в этом мире.
Я сел, откинувшись на спинку стула и положив одну ногу на колено другой, как по-настоящему расслабленный человек, возможно, потенциальный участник. Я сжал руки в перчатках в кулаки, пальцы от напряжения побелели.
— Кому еще принадлежат эти рукопожатия? Я хочу точно знать, с кем я подписываюсь.
Он помолчал.
— Мне не разрешается раскрывать все детали ордена до посвящения в нашу группу. Я могу заверить тебя, что наши члены — очень авторитетные люди, которые были бы чрезвычайно рады видеть среди