Мы раздевались так, словно каждый клочок ткани между нами был оружием. Хамильтон дернулся, но я вжала его в матрас. Потом прижалась к нему лоном и наблюдала, как его губы приоткрылись, когда медленно скользнула вниз и начала седлать его. Когда член полностью вошел в меня, он застонал низко и медленно. Я наклонилась, чтобы прошептать ему на ухо:
— Наслаждайся, пока можешь, потому что с меня хватит.
Хамильтон напрягся, а затем схватил меня за бедра. Он направлял мои движения, но этого ему было недостаточно. Перевернув меня на живот, Хамильтон потянул меня за длинные каштановые волосы и начал безжалостно вбиваться в меня сзади. Его толстый член ощущался как блаженное наказание. Я выгнула спину и приподнялась, когда он протянул руку и принялся яростно тереть мой клитор идеально рассчитанными кругами с достаточным нажимом, чтобы довести меня до оргазма.
Мне нравилась эта поза. Потому что не нужно было смотреть ему в глаза, когда он безмолвно приказывал моему телу кончить. Не нужно было видеть выражение его лица, когда тот стонал и хрипел. Была просто телом, просто тем, что он использовал в ночной темноте, чтобы кончить. Я чувствовала, как он входит и выходит. Сильнее, сильнее, сильнее. Мерзкие звуки шлепков кожи о кожу наполнили мою спальню.
Он вышел и лег на матрас лицом ко мне.
— Ты собираешься кончать или как? — с горечью спросила я.
Я уже хотела, чтобы Хамильтон ушел. Но он повернул меня, заставив нас оказаться лицом друг к другу, схватил мое бедро и закинул его себе на бедро. Потом снова вошел в меня. Мы были так невероятно близки. Я чувствовала его глубоко в своей душе, когда он трахал меня.
— Поторопись и кончи, Хамильтон, — стонала я.
— Не торопи меня, мать твою, — прорычал он с проклятием, прежде чем обхватить рукой мое горло.
Он сжимал до тех пор, пока я не перестала дышать. Надавил ровно настолько, чтобы заставить меня забыть. Борьба покинула мое тело, и я почувствовала, как замедлился пульс. Но позволила темноте затуманить мое зрение. Хамильтон отпустил меня, и новый оргазм заставил содрогнуться все мое тело. Я вскрикнула, когда он стал настойчиво вколачиваться в меня. Его губы нашли мои, поглощая мое наслаждение, как вкусное лакомство. Эмоции захлестнули меня.
— Хамильтон, — умоляла я, рыдая.
Хамильтон кончил.
Выскользнул.
Уставился на меня.
Встал.
Хамильтон оделся, его член все еще был покрыт нашим совместным удовольствием.
В дверях он остановился, посмотрел на меня грустными глазами и произнес слова, которые будут преследовать меня месяцами.
— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Лепесток. А я на это не способен.
Затем Хамильтон вышел из моей спальни.
Он вышел через парадную дверь.
И ушел из моей жизни.
5
Вера
Дом Джека выглядел странно безмятежным, когда я подъехала к нему по длинной извилистой дороге. Солнечный свет пробивался сквозь облака, освещая чистый ландшафт. Несмотря на осеннюю погоду, на лужайке не было ни единого листочка. Все выглядело так идеально в доме Борегаров. Мне захотелось взять баллончик с краской и покрасить лужайку, чтобы она более точно отражала людей, которые здесь жили. Я могла бы вырыть траншеи вокруг участка своими тупыми ногтями.
Я моргнула налитыми кровью глазами, кивнув охраннику у ворот. Последние несколько дней я провела в оцепенении. Мой разум достиг предела боли, и мне больше нечего было чувствовать.
Я позволила ему трахнуть меня. Позволила ему использовать меня. Хамильтон хотел прощального секса, и я преподнесла ему свое тело на блюдечке с голубой каемочкой. Любовь была похожа на маятник. И я продолжала раскачиваться взад-вперед, все время застревая и никуда не двигаясь.
Любила ли я себя вообще?
В тот момент я убеждала себя, что все это было сделано для защиты моей матери. Притворилась, что это была какая-то великая жертва, какое-то больное удовлетворение. Просто последнее прощание.
Но сделала это не ради матери. Я позволила Хамильтону использовать меня, потому что была зависима от него. И хотя знала, что между нами все кончено, мне хотелось провести с ним еще одну ночь. Еще один раз почувствовать себя полной и желанной. Я позволила отяготить себя воспоминаниями о нем, потому что это было лучше, чем не иметь никаких воспоминаний вообще.
Чертовски жалкая. Глупая. Почему я всегда так поступаю с собой?
«Ломай мои лепестки, мир».
Это было жалко, я едва могла смотреть на себя в зеркало, не говоря уже о том, чтобы посещать занятия на этой неделе. И ненавидела ту власть, которую он имел надо мной. Черт, я ненавидела то, как много власти, казалось, имеют надо мной все. Я позволила ему завладеть моим разумом, моим телом и моей способностью функционировать. Позволила счастью и безопасности моей матери превзойти мои собственные. И ради чего?
Я припарковала машину и вцепилась в руль так сильно, что побелели костяшки пальцев. Мне не хотелось здесь находиться. У меня не было настроения разговаривать со своей эгоистичной матерью, но когда она прислала срочное сообщение с требованием немедленно ехать к Джеку, послушалась. Я была хронически послушной. Жалкой. Слабой.
Я поднялась по ступенькам, ведущим к дому Джека, и раздумывала, постучать ли в дверь или просто войти внутрь. Это было так странно — не иметь возможности понять, на каком я месте в этой семье. Я ненавидела неопределенность.
Но не успела принять решение, входная дверь распахнулась, и моя рыдающая мать бросилась ко мне. Драма. Эта театральность чуть не опрокинула меня. Я едва успела подхватить ее. И она сразу же обмякла в моих объятиях. Что, черт возьми, произошло? Кто умер?
— Мама? — позвала я в замешательстве. — Что происходит? Джозеф здесь?
Она отстранилась от меня и нахмурилась.
— Нет, — выплюнула мама. — Его здесь нет. И никогда не будет. Как будто его никогда и не было, да? Ушел. Просто ушел!
Она издала вопль, прежде чем продолжить.
Какого хрена?
— Он не удосужился сообщить мне новость лично, — провела своими длинными ногтями по моей коже мама. Я помогла ей встать, одновременно обдумывая ее слова.
Я посмотрела на свою мать, на ее безумное выражение лица и мешковатую одежду, едва державшуюся на ее худощавой фигуре. Ее волосы представляли собой растрепанные волны, и она провела дрожащей рукой по своим мелированным локонам, глядя мимо меня на извилистую дорогу.
— О чем ты говоришь? — спросила я.
— Он разводится со мной, Вера. Джозеф прислал бумаги сегодня утром, — причитала она, прежде чем