Плечи Хамильтона поникли, и я встала с дивана, ноги у меня все еще дрожали. Взяв его пальцами за подбородок, приподняла его голову, чтобы он посмотрел на меня.
— Я прощаю тебя не потому, что я прощающий человек, Хамильтон. Прощаю тебя, потому что верю тебе. Верю в тебя.
Я знала, что Хамильтону нужно, чтобы люди верили ему. Столько раз люди в его жизни отворачивались от него, когда он больше всего в них нуждался. Он просто хотел, чтобы его понимали. Просто хотел контроля и принятия.
Глаза Хамильтона наполнились непролитыми слезами, и он посмотрел на меня так, словно я была самым важным существом в его жизни. Я почувствовала искренность в его взгляде. Он обнял меня, и мы с Хамильтоном оставались в таком положении некоторое время. Он стоял передо мной на коленях, а я стояла обнаженная. Его сильные руки крепко обнимали меня, и я представляла себе жизнь без его потребности в мести. Жизнь, в которой мы могли бы просто быть собой.
— Ты заставляешь меня чувствовать себя таким достойным, Лепесток, — прошептал он, прежде чем встать.
Медленно я помогла ему освободиться от брюк, трусов и опасений. Держась за руки, мы прошли в его спальню — темное мужское помещение с атласными простынями, темной современной мебелью и огромной кроватью.
Мы оба опустились на матрас и снова начали целоваться, ощущая вкус моего наслаждения на его языке. Мне было все равно. Мы нашли друг друга в самом конце глубокого поцелуя, когда наши языки соприкоснулись. Наши тела двигались, как разбивающиеся волны в океане. Ближе. Мне просто нужно было быть ближе к этому мужчине.
С тех пор как мы встретились в ту роковую ночь, у нас было много секса, но ничто никогда не казалось мне таким важным. Ничто никогда не казалось таким значимым, прекрасным и изменяющим жизнь.
— Защищать тебя. Доставлять тебе удовольствие. Это моя единственная цель в жизни, Лепесток, — прошептал он, укладывая меня и устраиваясь сверху. — Я хочу, чтобы ты была на мне. Подо мной. Но что еще важнее, я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.
Хамильтон скользнул внутрь меня одним движением. Я почувствовала себя совершенно беззащитной перед ним. Мое сердце бешено колотилось. От трения нашей кожи и от его прикосновений каждое нервное окончание в моем теле вспыхнуло. Он осыпал поцелуями мою разгоряченную грудь. Каждый вздох ощущался как резкое крещендо, ведущее к вершине наших отношений.
Хамильтон посмотрел мне в глаза и сделал самое важное заявление в нашей жизни.
— Я люблю тебя, Лепесток.
Это был не первый раз, когда Хамильтон говорил мне это, но я впервые поверила, что способна заслужить эту любовь.
— Я верю тебе, — ответила я, потому что именно этого больше всего жаждал мой мужчина. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь услышал слова, слетающие с его губ, и принял их как истину. — Я тоже люблю тебя, Хамильтон.
Он ласкал мое тело, проводя губами по ключице, шее, подбородку. Я сжала его задницу, побуждая двигаться быстрее. Жестче.
— Глубже, Хамильтон. Ты нужен мне глубже. Сильнее. Я хочу чувствовать только тебя.
Хамильтон двигался так, словно это было все, что он знал. Мы сотрясали кровать. Мы стонали и кричали. Я никогда не чувствовала себя такой живой. Удовольствие вырывалось из меня, как из заряженного пистолета. Быстро. Мощно. Я впилась ногтями в его спину и выкрикнула его имя.
— Хамильтон.
И когда он кончил, мое имя прозвучало как шепот, благоговейная молитва на его мягких губах.
— Лепесток. Я люблю тебя, Лепесток.
15
Хамильтон
Я проснулся от того, что мой телефон вибрировал на тумбочке. Вера спала у меня на груди, похожая на гребаного ангела с каштановыми волосами, разметавшимися по моей коже. Меня даже не волновало, что мне было неудобно и что мы были так поглощены друг другом, что я едва успел поспать три часа. Это была гребаная жизнь. Я бы просыпался так каждый чертов день, если бы мог.
Я хотел, чтобы Вера жила со мной.
Эта мысль пришла как гром среди ясного неба, но как только она пришла мне в голову, я ухватился за нее. Мне нравилось, что Вера была в моем личном пространстве. Нравилось, что она лежит в моей постели. Нравилось, когда Вера Гарнер была в полном моем распоряжении. Я был из тех мужчин, для которых было все или ничего. Мы долго шли к этому моменту, и как только я понял, чего хочу, пошел на это. К черту все, что стояло на моем пути…
Включая самого себя.
Как только закончу играть в маскарад и пытаться унизить своего отца, соберу ее сумку и заставлю переехать ко мне. Что-то подсказывало мне, что она не будет сильно возражать.
— О чем ты думаешь? — спросила Вера, проводя пальцем по моей груди.
— О будущем, — ответил я.
Я не собирался пока говорить ей об этом.
— Связано ли это будущее со мной? — спросила она.
— Конечно, блядь, связано, — погладил ее по волосам и прикусил губу, думая о том, как бы это выразить словами.
Мой вибрирующий телефон заплясал по тумбочке, испортив момент. Я собирался излить несколько душещипательных слов о том, что лучше бы в каждом чертовом дне моей жизни присутствовала она. Закатив глаза, осторожно подвинулся, чтобы поднять его. И застонал, как только увидел имя отца на определителе номера.
— Ммм, кто это? — спросила Вера, и ее сонный голос был таким сексуальным, что не передать словами.
— Джек... — ответил, не отрывая взгляда от телефона. Звонок перевелся на голосовую почту, и я почувствовал огромное облегчение.
— Я не видела его вчера вечером, — сказала Вера. — Он вообще был там?
Телефон зазвонил снова, прежде чем я успел ответить.
— Он ушел после разговора с Джозефом, — объяснил я.
Вера села, ее грудь была обнаженной и красной от моих поцелуев прошлой ночью. Маленькие засосы покрывали ее нежную кожу. Я хотел повесить на стену фотографию ее сисек с синяками.
— Тебе, наверное, стоит ответить, — сказала она хриплым со сна голосом.
— Он может подождать. Я занимаюсь чем-то важным со своей девочкой.
Как только отвечу на звонок, все дерьмо, за которое я отвечал, обрушится на меня с новой силой. Она наклонилась и поцеловала меня в шею со сладкой нежностью.
— Лепесток, — благоговейно прошептал я.
Мысль о разрушении грозила лишить меня этого мирного момента.
— Мне нравится, когда ты называешь меня своей девочкой. Почти