Он чуть опередил меня в расставании с этим странным миром. Но это не имеет значения. Для таких людей, как мы, которые верят в физику, разница между прошлым, настоящим и будущим – лишь иллюзия, за которую мы упрямо держимся.
Шлю вам свою искреннюю благодарность и добрые чувства.
Ваш
А. Эйнштейн [374]
94
В1948 году у Эйнштейна диагностировали аневризму брюшной аорты. Ему сказали, что болезнь, вероятно, смертельна. “Самое странное в старении – то, что тесная связь со всем существующим здесь и сейчас постепенно утрачивается, – писал он одному из своих друзей. – Чувствуешь себя переносящимся в бесконечность и более или менее одиноким” [375].
Днем 13 апреля 1955 года Эйнштейн потерял сознание. Накануне помощник, заметив, что его лицо исказила боль, справился о его самочувствии. Эйнштейн ответил, что в порядке все, кроме него самого. Элен Дюкас вызвала врача, и тот дал Эйнштейну морфин, чтобы он мог заснуть. На следующий день пришли другие врачи. Аневризма начала разрываться, но Эйнштейн отказался от операции. “Искусственно продлевать жизнь – дурной вкус, – объяснил он Дюкас. – Я сделал свое дело. Теперь пора уходить. И я сделаю это красиво” [376].
На следующий день после того, как Дюкас обнаружила Эйнштейна в постели в агонии, неспособным даже приподнять голову, его доставили в больницу. Там ему стало лучше, и он даже попросил бумагу, ручку и очки, чтобы поработать на больничной койке. Он разговаривал с Гансом Альбертом, который прилетел к нему из Сан-Франциско, о физике, а со своим другом Отто Натаном обсуждал политику. Он перечитал черновик своей речи, которую должен был произнести по случаю Дня независимости Израиля, и исписал двенадцать страниц, делая вычисления и внося в них множество поправок, – видимо, все еще надеялся закончить свою единую теорию поля.
Ремиссия, однако, была кратковременной. Вскоре после часа ночи в понедельник, 18 апреля, дежурная медсестра по имени Альберта Розель заметила, что дыхание Эйнштейна изменилось, и услышала его тихое бормотание. Аневризма лопнула, вскоре должна была наступить смерть. Розель не говорила по‐немецки, и поэтому последние слова Эйнштейна так никто и не узнал.
Похороны состоялись в день его смерти. На церемонии присутствовало двенадцать человек, в том числе Ганс Альберт, Элен Дюкас, Отто Натан и подруга Эйнштейна Йоханна Фантова. Лишь немногие из них были одеты в черное. Под неуместным в тот момент ослепительным солнцем, в резкой ясности и прозрачной прохладе весны Натан прочел стихотворение Гёте, посвященное памяти драматурга Фридриха Шиллера. В нем Гёте говорит о почти неземных достоинствах своего друга – о его мужестве, “вечно юном румянце” – и воспевает его неустанную борьбу с несправедливостью общества. Выбрав эти стихи, Натан попал в точку. Эйнштейн был удивительно щедрым и добрым человеком – по крайней мере, для друзей и случайных знакомых, – но при этом имел твердый характер. Он был убежден, что пороки общества следует публично осуждать и не жалеть сил на борьбу с ними.
“Он сияет, как комета, – сказал в завершение Натан. – Соединив свой свет с извечным светом”.
В этом и состояла вся церемония похорон Эйнштейна, которую устроили так, как он просил. Он стремился к тому, чтобы места, где он жил и работал, не становились объектами общественного поклонения, и старался не оставлять таких мест: его кабинет в институте должен был перейти к другим ученым, дом на Мерсер-стрит следовало продать, чтобы в нем поселились новые жильцы. И он ясно дал понять, что не хочет ни куска земли на кладбище, ни надгробного памятника с надписью “Здесь покоится гений”. Место, где был развеян его прах, осталось неизвестным.
95
Вмомент смерти Альберта Эйнштейна патологоанатомом в принстонской больнице был квакер Томас Харви. Вскрытие тела Эйнштейна должен был проводить он. Коротко стриженный, с высоким лбом, Харви был ничем не примечателен внешне, и недоброжелатели могли бы назвать его невзрачным. В прозекторской под наблюдением печального Отто Натана Харви извлек и исследовал все основные органы Эйнштейна. Затем, прежде чем наложить швы, поместил все органы обратно – вернее, почти все. Он решил, не спросив ни у кого разрешения, оставить у себя мозг Эйнштейна.
Это обнаружилось несколько дней спустя и вызвало возмущение друзей и родственников Эйнштейна. Ганс Альберт пытался подать жалобу, но Харви оправдал свой поступок доводом, что Эйнштейн был бы рад послужить науке. Ганс Альберт, не найдя выхода из этой ситуации, нехотя принял ее. Харви, получив задним числом согласие Ганса Альберта на то, чтобы мозг Эйнштейна остался у него, отказался удовлетворить просьбу патологоанатомического подразделения армии США, которое хотело провести собственное исследование мозга знаменитого ученого. Вместо этого Харви разрезал мозг, забальзамировал его и поместил в стеклянные банки из‐под печенья.
Он уволился из принстонской больницы и перевез мозг в Пенсильванский университет, где разделил его на двести сорок частей и поместил в целлоидин – нитрат целлюлозы, твердое эластичное вещество. Затем он отвез все это домой на своем форде и поставил банки с плавающими в них фрагментами мозга в подвал. Харви развелся с женой, после этого еще дважды женился, переезжал из города в город, часто не сообщая никому своего нового адреса, – и всегда возил мозг Эйнштейна с собой. В Уичито, штат Канзас, он работал медицинским инспектором в лаборатории биологических испытаний и держал мозг в коробке из‐под картонных пакетов с яблочным соком, накрытой старыми газетами, рядом с холодильником для пива.
В Уэстоне, штат Миссури, Харви занимался врачебной практикой и пытался исследовать мозг Эйнштейна, но в 1998 году лишился медицинской лицензии после провала на квалификационном экзамене. В Лоуренсе, штат Канзас, он работал на заводе по экструзии пластика и жил в квартире, расположенной рядом с заправочной станцией. Он подружился со своим соседом – им оказался известный прозаик и поэт Уильям Берроуз. Они часто распивали пиво на крыльце у Берроуза и рассказывали друг другу разные истории. Берроуз хвастался своим друзьям, что стоит ему только пожелать, как он сразу получит часть мозга Эйнштейна.
Харви то и дело посылал фрагменты мозга – иногда это были срезы на предметных стеклах, иногда более крупные образцы – исследователям из разных уголков страны. Его выбор адресатов был, в сущности, случайным: в основном ими оказывались те, чьи работы интересовали Харви в