— Я понимаю, — продолжила она, — я старая надоедливая старуха, столько вам неудобства доставила. Я больше не буду! Только по четвергам буду обращаться, если что-то очень надо. Не бросайте меня хотя бы вы!
Будь на моем месте Боря, он спасовал бы. Я взял за глотку свою человечность и сказал:
— Зинаида Павловна, мы уезжаем. Я оставлю свой номер телефона, если понадобится помощь, звоните. Мы обязательно придем. Но если что-то серьезное, а не шапочку из фольги делать.
— Вы не приедете! — вызверилась она, но спохватилась и начала изображать жертву. — Не бросайте, мальчики!
— Приедем, — отрезал я и направился к сараю, где стоял Карп.
— Сердца у тебя нет!
А вот это уже чистой воды манипуляция, чтобы я испытал чувство вины. Но вопреки ее стараниям, я разозлился и уверился в том, что мы все делаем правильно. Только бы Борю доводить не пошла, он товарищ нежный, чувствительный.
Выкатив Карпа, я увидел, что хозяйка, хромая особенно сильно, поплелась к себе. Когда думает, что на нее не смотрят, она вполне себе бодро ходит.
Закрыв ворота, я поехал в больницу, добрался туда за пятнадцать минут. Можно было просто спросить в регистратуре про Наташку, как я делал это в прошлый раз. Но очень уж хотелось увидеть результат своего внушения.
Снедаемый одновременно любопытством и страхом (а вдруг с Крюковой случилось что-то плохое, как с Андрюшей, братцем двоюродным?), я поднялся на лифте и замер возле двери в женское отделение, не решаясь ее открыть. Два раза поднимал руку и два раза ее опускал, пока наконец из-за спины не донесся знакомый голос:
— Павел? Павел Мартынов?
Я обернулся. Позади стояла Юля, которая спасала Наташку, и улыбалась мне как родному.
— Ты чего здесь? — спросила она.
— Узнать… — в горле пересохло, и я прохрипел: — Наташа… не привозили?
— Нет, с чего бы? — мотнула головой Юля. — А что случилось?
— Домой не пришла, — сказал я своим обычным голосом.
— Ну, может, задержалась где-то, не волнуйся.
— Как заведующая? — спросил я, открывая перед Юлей дверь. — Не достает? Ну и зверюга она у вас, как вы ее терпите!
Юля рассмеялась и покрутила пальцем у виска.
— Она, наверно, головой ударилась. Или подменили ее. Накупила бинтов, лекарств, шприцев. Просто тоннами приносит их. С нами так уважительно… Извиняется! Хоть не увольняйся теперь. Торт сегодня купила дорогущий, всем спасибо сказала — и медсестрам, и санитаркам.
— Однако, — проговорил я. — Может, совесть в ней проснулась? Кто-то тяжело заболел из родственников или сама заболела, отмаливает грехи. Что на лапу получила, то пустила на благо отделения.
— Мне кажется, она сошла с ума… Ой, мне пора.
Юля побледнела и поспешила в отделение, я повернул голову и за второй, стеклянной дверью увидел причину ее страха: заведующую, идущую к нам. У нее закончился рабочий день, и она возвращалась домой без халата. Не зная, как она отреагирует — вдруг набросится? — я закрыл дверь и поспешил к лифту, но не успел.
— Парень! — окликнула она меня властным голосом, но я сделал вид, что не услышал. — Мартынов!
Подъехал лифт. Замер. Медленно-медленно открыл дверцы. Крюкова вошла вместе со мной, встала рядом. Это была та же самая почти лысая блондинка… Но в то же время не та. Уголки рта чуть приподняты, а не опущены, глаза внимательные, голову она держит прямо, не вскидывая подбородок.
— Павел, я хочу извиниться за все, — проговорила она, и лифт поехал вниз. — И Наташеньке скажи, чтобы не держала зла. Деньги, которые ты принес… я купила на них лекарства для бедных.
Аж прослезиться захотелось. Вот это фантастика! Была мегера, присосавшийся клоп, а стал человек. Выходит, эмпатия — то, что делает людей людьми? Не позволяет ударить слабого, нагрубить кому-то… Это та самая стоп-кнопка. Если она нажата, то «не убий» и «не укради» отпадает само собой.
Выяснив все, что хотел, я помчался искать такси. Благо это получилось быстро, мне встретился тот самый армянин на «Москвиче», который вез нас с Наташкой из больницы. Мужчина меня узнал и цену озвучил ту же самую: две тысячи рублей.
А вот доехать быстро не получилось, я-то на мопеде еле катился, а таксист висел на хвосте. До места мы дотащились в пятнадцать минут шестого. Я помог Боре отнести все самое тяжелое, оставив напоследок несколько сумок, включая Наташкины.
Хозяйка все это время придирчиво осматривала освобождаемый домик, видимо, рассчитывая, что мы что-то сломали, украли, и это можно предъявить, но все было на местах, убрано. А выдумывать проблему ей совесть не позволила. Но теперь перед нами была не обиженная несчастная бабушка, а пышущая недовольством злобная старушенция. Н-да, ясно, почему сын на край света сбежал. Деменция тут совершенно ни при чем, просто она человек… такой.
Перед тем, как уйти, я оставил хозяйке свой новый номер, говоря:
— Вот наш телефон. Позвоните, если что-то понадобится.
У Наташки этот номер тоже был, а вот адрес она не знала, квартиру не видела. Ничего, придет сюда, позвонит, выяснит все и приедет к нам. Вообще странно все это.
Накинув рюкзак и оседлав Карпа, я сказал таксисту:
— Я поеду первым, потому что медленно качусь, а вы стартуйте через несколько минут. Боря, донеси оставшиеся сумки.
Однако, вопреки ожиданиям, я доехал первым. Поднялся вместе с мопедом на пятый этаж, представляя, как мы будем тащить сумки. Толкнул приоткрытую дверь, рассчитывая увидеть старушку-мать… Но в кухне за столом меня ждала розовощекая полная женщина с длинной русой косой, чуть посеребренной сединой. На вид ей было лет пятьдесят максимум и выглядела она скорее как жена, чем как мать. Или просто из-за косматости Григорий показался старше, чем он есть на самом деле.
Мы познакомились, женщину звали Анной Сергеевной, я расплатился, и она удалилась без лишних слов, напомнив, что десятого — расчетный день, и пожелав удачи.
Как только закрылась дверь, я первым делом бросился к телефону и позвонил Андрею. Он опять не ответил. Что же, черт побери, происходит?
Интерлюдия. Наташа
Всю ночь Наташе не спалось. Мысли метались от «все пропало» до «завтра наконец я его обниму». Потому утром она решила вместо школы ехать к Андрею. Если Пашка узнает, что она прогуливает, запилит сильнее бензопилы. Младший, блин, братишка, а контроль покруче, чем мамин. Зато он никуда не лезет, не читает дневник, где самые сокровенные мысли.
Хотелось надеть колготки, юбку, сапожки и накраситься. Андрей увидит — обалдеет! Но Пашка бдит. Весь мозг вынесет, что после больницы нельзя охлаждаться. Да что с одного раза-то будет?
Потому Наташа оттягивала время, надеясь, что Пашка побоится опоздать в школу и уйдет раньше, но нет, уставился строго и прикрикнул:
— Наташа! Чего ты сонная какая-то? Автобус вот-вот.
Боря убежал на остановку, давай и ты иди, но нет, встал в проходе, притопывает. Элвис, блин, Пресли. Наташка с некоторой завистью посмотрела на его шевелюру. Вот зачем парню такие волосы? Вот бы мне их, а то три волосины, челка не стоит, сколько ее лаком ни поливай. Пашкины волосы и Борины ресницы, чтобы аж до бровей доставали и красить не надо.
Косметику пришлось положить в сумочку, Наташа решила накраситься в другом месте, чтобы не вызывать подозрений.
— Как Андрей меня найдет, а? Я даже не узнаю, приехал ли он, — жалобно проговорила Наташа.
— Позвонит в обед, — отмахнулся Пашка. — Он ведь знает, что ты в школе, а прогулы не поощряет.
Бесчувственный унитаз. Неужели он не понимает, как это важно? У меня сердце разорвется, пока я дождусь звонка!
— Мы сегодня переезжаем, не забывай, — напомнил Пашка.
Вот же зануда!
— Я уже собрала свои вещи, — начала раздражаться Наташа и кивнула на пакеты и клетчатую сумку. — Вон они.
Перекинув сумку через плечо, она выбежала на улицу, ненавидя теплые черные брюки, огромные, как кит, которые пришлось надеть. Если вернуться и переодеться, бабка спалит, она опять начала следить.