— У них есть электрокардиограф…
— Ух ты! Сколько за него хотят?
— Много. Сто пятьдесят тысяч…
— Берем! — махнул рукой я, и ее глаза округлились. — Это же крайне необходимо для вашей работы. Вы же кардиолог! А такие специалисты на вес золота. Что у них еще есть?
— Автоклав… Цену не узнавала. Не должна быть космической.
— И его берем, заодно решим вопрос со стерилизацией.
— Но ты же понимаешь, что накладной не будет…
— Зато будет цена, которая нас устраивает, — улыбнулся я и удалился в туалет, где отсчитал четыреста пятьдесят тысяч, плюс сто пятьдесят и плюс сто — вряд ли за автоклав попросят больше, это же не холодильник, он мало кому нужен, а нам жизненно необходим.
Вышел я с нужно суммой.
— Еще бы холодильник найти профессиональный, чтобы хранить лекарства и что там еще? Анализы. Спросите, есть ли у них и сколько стоит. И про кресло гинеколога спросите.
Гайде растерянно взяла деньги, неверяще на них уставилась, потом — на меня, покачала головой.
— Павлик, откуда у тебя столько? Это же целое состояние! Давай я хоть расписку тебе напишу, нельзя такими суммами разбрасываться!
— Зато у нас будет своя маленькая клиника! Представляете, сколько осложнений можно предотвратить, просто правильно поставив диагноз и назначив лечение?
Она кивнула.
— Да, в поликлиниках полный беспредел!
— И врачам будет легальный заработок. Может, кого-то это удержит от того, чтобы уйти из профессии.
— Вот уж точно. Сама подумывала, а теперь — нет.
— Обязательно нужно будет провести телефон. Узнаете, как это провернуть?
— Постараюсь, — улыбнулась она.
Мы вернулись к Гайде, она написала расписку, и я поехал домой, фантазируя о том, что у нас в городе появится первая платная клиника, где люди смогут, не нарушая закон и не давая взяток, получить лечение на гарантированно высоком уровне.
Я поехал домой с чувством выполненного долга, уверенный, что Гайде правильно вложит мои деньги и ничего себе не возьмет. А если возьмет десять-двадцать тысяч, так и хрен с ними!
Открывая зеленую калитку ключом, я готовился к атаке Зинаиды Павловны — в последнее время она всегда набегала, когда приходил кто-то из нас. Но почему-то никто не вышел. Стало не по себе, и вернулось дурное предчувствие. Уж не стало ли старушке плохо? Вдруг ее разбил инсульт, и она лежит одна в комнате, пену пускает?
Наш домик не был заперт, я открыл дверь и крикнул:
— Боря! С хозяйкой все в порядке?
Брат вышел с видом провинившегося щенка, отвел взгляд и пробормотал:
— Наташа в больнице. По «скорой» увезли.
Предчувствие меня не обмануло. Первая мысль была, что Боря и Зинаида Павловна ведут себя странно, а значит, как-то к этому причастны.
— Как так? — воскликнул я. — Когда? Что-то серьезное?
Глава 7
Восьмое марта
Боря съежился, дернул плечами и сказал, глядя в сторону:
— Я не знаю. Меня дома не было. Приехал, ее нет, все в крови…
Я ворвался в дом, осмотрелся.
— Где в крови⁈
— Вещи ее, — пробормотал он, возле телефона прям лужа была, я вытер. — Это я виноват. Я!
— Она разбилась? Как это случилось?
Я встряхнул брата, он трепыхнулся, как тряпичная кукла, но сопротивляться не стал.
— Она разбилась? Как ты можешь быть виноватым, когда тебя не было дома?
Он упал прямо на пол, ударил кулаком по доскам и затрясся.
— Я виноват. Ударь меня, давай! Я за-заслужи-и-ил!
Первая мысль была — бабка попросила ее что-то переставить или перевесить занавески, Наташка не смогла отказать, полезла куда-то, упала, разбила голову… В лучшем случае. В худшем сломала позвоночник. С обычными травмами по «скорой» не увозят.
Понимая, что от брата ничего не добьюсь, я бросил рюкзак рядом с рыдающим Борей и побежал к хозяйке, подергал дверь. В кои то веки она была закрытой. Точно бабка поспособствовала Наташкиной травме! Я постучал. Не дождавшись реакции, постучал сильнее, припал ухом к двери и услышал далекое бормотание телевизора. Точно это из-за нее. Теперь делает вид, что не при делах и не слышит меня. Тогда я переместился к окну, постучал и заорал в приоткрытую форточку:
— Зинаида Павловна! Вы в порядке? Откройте, а то я разобью окно!
Донесся протяжный стон, еще один. Типа плохо ей, бедной.
— Считаю до трех и разбиваю окно. И раз, и два…
— Иду, иду-у!
Однако бабка дверь не открыла, выглянула из окна — всклокоченная, испуганная — и затараторила:
— Вы мне уголь должны были набрать. Захожу в котельную, значить, а угля-то и нет. А самой мне тяжело. Я стучусь к вам, чтобы напомнить. Тебя нет, Бори нет, есть Наташа. Ну я же не подумала, что она такая больная! Я, когда помоложе была, сама по два ведра набирала и таскала! Ну и попросила ее. Если бы я знала, то никогда бы! — Она размашисто перекрестилась. — А она не сказала ничего. Обулась, пошла набирать, я еще отругала ее за то, что раздетая, в одном халате. Ну, я на всякий случай за ней пошла, сказать, что и где. Она набрала ведро, подняла, чтобы наверх поставить, потом как закричит, за живот схватится…
— Твою мать… — уронил я.
— И не стала второе ведро набирать, вылезла и пошла скрюченная. Я думала… неважно, что думала. Но не бывает же так, что с ведра человеку плохо стало.
— Вы скорую вызвали?
Бабка отошла от окна и продолжила издалека:
— Я ей говорю, плохо тебе, мол? К врачу? Она даже не обернулась, ушла к себе, дверь закрыла. Ну а я что? Мне того ведра хватит, тепло ведь, а там ты или Боря придете…
— То есть вы оставили ее в опасной для жизни ситуации?
— Да откуда я знала, что все серьезно! Не с чего беде было случиться! А потом вдруг — стук в ворота, вой сирены. Я — бегом открывать, а там врачи с носилками, Наталью Мартынову спрашивают.
— То есть «скорую» она сама себе вызвала?
— Да. Помочь не просила. Ну, я проводила врачей, они дверь открыли — хорошо не запертой была, а то с петель сорвали бы — а она лежит возле телефона. Ну, ее на носилки, и увезли.
— Куда увезли, сказали?
— Сказали, что, наверное, аппендицит лопнул. В хирургию.
— И вы не поинтересовались? — воскликнул я. — Человек у вас чуть не умер, несовершеннолетний, между прочим! А вы даже не узнали, куда ее увезли? И родителям нашим ничего не сказали?
— Да я сама со страху чуть не померла! Давление подскочило, думала себе «скорую» вызывать. Где я