Однако жизнь состояла не только из работы. Дважды в неделю я отправлялся к Элен — официально на сеансы «растирания», «прописанные» Беверлеем, который заметил небольшой результат. На деле эти часы позволяли мне снять броню. Пока ее руки разминали забитые мышцы моей спины и плеч, возвращая жизнь рукам, мы шептались. Она рассказывала о слухах в свете, а я делился своими планами. И порой, когда сеанс заканчивался, я оставался у нее до рассвета, находя в ее объятиях покой и забвение.
А по воскресеньям я делал то, что поначалу вызывало у меня кривую усмешку, — ходил в церковь. В собор. Я, Анатолий Звягинцев, атеист и прагматик, стоял в толпе купчих и чиновников, вдыхая запах ладана и воска, смотрел на темные лики святых. Отчасти это была маскировка — мастер-чернокнижник, исправно посещающий службу, сбивал с толку. Отчасти я пытался понять этот мир. Но главное, в прохладном пространстве, под величественными сводами, мой вечно работающий мозг наконец-то затихал. Я находил здесь тишину. Магия, не иначе. Кто бы мог подумать, что попав в это век, я начну по другому относится к вере.
Жизнь кипела не только у меня. «Саламандра» превращалась в настоящий дом, полный своих маленьких историй. Мой верный оруженосец Прошка, безнадежно влюбился в Катеньку, дочь Варвары Павловны. Он таскал для нее самые сладкие яблоки, ловил бабочек и однажды даже подрался с сыном лавочника, посмевшим дернуть ее за косу.
Старый медведь Кулибин, кажется, нашел родственную душу в лице мадам Лавуазье. Часами по вечерам они просиживали над каким-нибудь чертежом, где она, с присущим ей изяществом, спорила с ним о рычагах и передаточных числах, а старик, забыв о ворчливости, с мальчишеским азартом доказывал свою правоту.
Даже холодный и отстраненный Воронцов вновь зачастил к нам на радость Варваре. Скоро придется открывать брачное агентство, судя по тому, что происходит в «Саламандре».
Однажды я набросал на листе новый проект: музыкальный автоматон для торгового зала. Целая сцена, а не шкатулка: медведь-кузнец бьет молотом по наковальне, и с каждым ударом из мехов вылетает россыпь музыкальных нот. Сложный, красивый, абсолютно бесполезный механизм. Искусство ради искусства. Хотелось показать его Кулибину, зажечь новой идеей, но, заглянув к нему в мастерскую и увидев, с каким священным безумием он возится с «огненным сердцем», стало ясно, что не время. Его сейчас и пушкой от машины не оттащишь.
В один из июньских дней я услышал стук копыт во дворе. Взглянув в окно, я увидел у крыльца гвардейца, всего в пыли; его взмыленная лошадь тяжело дышала. Сердце неприятно екнуло. Таких гонцов по пустякам не посылают.
Срочный вызов к Сперанскому.
Через час я уже был в Зимнем. В приемной было неуютно. Секретари метались по коридорам, звук их шагов был резким. Меня провели в кабинет без ожидания.
Сперанский стоял у огромной, во всю стену, карты Европы. Не оборачиваясь, он произнес:
— Мастер, у меня для вас работа. Государственной важности.
Он повернулся, и я увидел на его лице усталость, которую не мог скрыть даже безупречный самоконтроль.
— В сентябре, — продолжил он, — Государь Император должен отправится в Эрфурт. На встречу с Наполеоном. Там будет демонстрация союза двух величайших держав Европы. Весь мир будет смотреть на нас.
Подойдя к столу, он взял в руки какую-то бумагу.
— По традиции, монархи обменяются дарами. И дар нашего Государя должен быть… особенным.
Он сделал паузу.
— Мне нужна вещь, которая станет одновременно символом нашего дружеского расположения и знаком уважения к гению Бонапарта. Но вместе с тем — недвусмысленной демонстрацией нашего превосходства. Чтобы, взяв ее в руки, он понял, что Россия — это страна гениев.
Пока он говорил, во рту появился металлический привкус.
— Срок, — он посмотрел на бумагу, — до конца августа. Два месяца. Справитесь?
За все это время я не проронил ни слова. Я склонил голову.
Тут не было выбора на самом деле. Я вернулся в «Саламандру». Бремя этого заказа давило на плечи, мешало дышать. Угодить императрице — одно дело. Совсем другое — создать вещь, которую оценят два императора и которая войдет в историю. А она войдет, тут уже без вариантов. Запершись в своем кабинете, я смотрел, как идут дни, а лист бумаги передо мной оставался девственно чистым.
В голове — пустота. Я, человек, чей мозг был хранилищем технологий, вдруг оказался опустошен. Бессонные ночи сменялись тупыми, безрадостными днями. Глядя на великолепные заготовки из драгоценных камней, которые я разложил в надежде «озарения», я будто и сам превращался в камень.
Не зная, с кем посоветоваться, я пошел к Кулибину. Не раскрывая сути заказа, я задал абстрактный вопрос:
— Иван Петрович, как удивить человека, у которого есть все? Чем-то сложным, мудреным…
Кулибин, оторвавшись от механизмов, вытер руки промасленной тряпкой и долго смотрел на мои ввалившиеся глаза.
— Ты, парень, от ума своего маешься, — проворчал он, беззлобно. — Все хочешь хитрее всех быть. А ты попробуй проще. От души. Какая мысль тебя самого греет, ту и делай. Доброй вещи хитрость не нужна. Ей нужна ясная мысль, которой она служит. Вот и вся премудрость.
Простые слова старика сработали. Вернувшись в кабинет, я сбросил со стола обрывки сложных эскизов и взял чистый лист. Простота. Ясная мысль. И… неповторимость. Подарок должен был кричать о своем русском происхождении. За ночь, в лихорадочном озарении, родились три совершенно разные, но одинаково мощные концепции. Утром на моем столе лежали три эскиза.
Первый — «Сад Четырех Сезонов». Все просто, на первый взгляд. На бумаге, изображающей массивную плиту агата я набросал туманный пейзаж, разделенный на четыре сектора. В «Зиме» — тончайшие серебряные нити ручьев, покрытых «инеем» из остроугольного горного хрусталя. В «Весне» — нежные, подвижные бутоны из орлеца. «Лето» венчало яркое солнце из цитрина, а «Осень» — дерево с крошечными золотыми листочками. На обороте листа — паутинный чертеж сложнейшего механизма. Я уже видел насквозь, как биметаллическая пластина термометра от тепла заставит сиять «солнце», а конский волос гигрометра, сжимаясь от влаги, раскроет «бутоны». Однако рядом со схемой барометра-анероида, отвечавшего за падение осеннего листа, стоял жирный знак вопроса.