Установка превратилась в целое представление. Под хриплые, надсадные крики десятника «Ра-а-азом! Еще-о-о ра-а-аз!» мужики, подкладывая под станину дубовые катки и натягивая скрипящие канаты через систему блоков, миллиметр за миллиметром втаскивали этого левиафана в новую, специально построенную для него мастерскую. Потные спины лоснились, жилы на шеях вздувались. Кулибин, забыв о своем статусе, сам полез под махину, чтобы проверить зазоры, и вылез оттуда весь в грязи, зато с довольным лицом.
— Добротно отлили, черти! — проворчал он, одобрительно похлопав чудовище по холодному боку. — Ровно. Без каверн. Теперь плясать будем от этой печки.
В разгар этой суеты ко мне подошел граф Толстой. Его, однако, занимала не установка, а строящийся по периметру двора изящный кованый забор.
— Мастер, подойдите, — позвал он.
Не говоря ни слова, он повел меня к забору.
— Красиво, — произнес он без тени иронии. — Ажурно. Словно кружево.
Затем он повернулся к одному из своих егерей, стоявших поодаль.
— Петр, а ну-ка.
Егерь, жилистый мужик с волчьим лицом, разбежался и одним махом запрыгнул на нижнюю перекладину, ухватился за пики и через мгновение уже стоял по ту сторону, во внутреннем дворе.
— И обратно, — скомандовал Толстой.
Егерь так же легко перемахнул назад. На все про все ушло не больше десяти секунд.
— Вот вам и вся защита, мастер, — в голосе Толстого звучала откровенная насмешка. — Представьте: ночь. Десяток таких Петров перемахивают через ваш «заборчик» и оказываются в вашем дворе. Все входы и выходы под их контролем, а вы с людьми заперты в доме, как мыши в мышеловке. Они могут поджечь флигель, могут взять штурмом главный вход. Вы сами дали им идеальный плацдарм для атаки. Ваш двор — ловушка для вас самого. А раз здесь будет и эта машина, то…
Я молчал. Неожиданно, но он прав.
— Что вы предлагаете? — спросил я наконец.
— Безопасность, а не красоту. — Никаких кружев. Периметр замкнет глухая каменная стена. Высотой в две сажени. С одними-единственными окованными железом воротами. Мы превратим ваш двор в неприступный внутренний бастион. В ловушку для тех, кто все же сунется внутрь.
Я посмотрел на него с легким недовольством. Еще немного, и моя «Саламандра» превратится в филиал Петропавловской крепости. Осталось только ров с водой выкопать и пушки на крышу поставить.
— Это не обсуждается, — добавил он, заметив выражение моего лица. — Я уже отдал распоряжение вашему подрядчику. Завтра же начнут закладывать фундамент.
Оставалось лишь тяжело вздохнуть. Спорить было бессмысленно. Его логика не оставляла лазеек: он мыслил категориями жизни и смерти, не размениваясь на удобства. Самое обидное то, что я с ним был согласен.
Строительство на моем загородном участке, купленном еще весной, шло полным ходом. Там, вдали от любопытных глаз, я возводил свое настоящее убежище, и тир был неотъемлемой частью этого проекта. Официально — для пристрелки охотничьих ружей. Неофициально — моя будущая лаборатория. Зная цену точному выстрелу, я, разумеется, запланировал его с самого начала. В потайном ящике кабинета уже лежали несколько образцов лучшего европейского нарезного оружия — австрийский штуцер, английское ружье Бейкера, — купленные через подставных лиц в ожидании моего главного военного проекта — оптического прицела.
Как-то раз, приехав проконтролировать работы, я граф Толстой всталл у почти достроенного стрельбища, с явным любопытством разглядывая высокий земляной вал и размеченные дистанции. Удалось даже сохранить несколько деревьев, которые скрывали от взгляда этот пятачок
— Игрушки, мастер? — хмыкнул он, когда я подошел. — Решили в солдатиков поиграть?
— Решил, что моим людям не помешает научиться отличать мушкет от пистолета, — ответил я как можно небрежнее.
Он прошелся вдоль стрелковой линии, оценивающе прищурился, глядя на мишени.
— Продумано. Вал под правильным углом. Дистанции размечены и для пистолета, и для штуцера. Вы мыслите правильно, мастер.
Я промолчал, озадаченный его похвалой.
— Только вот какой толк от хорошего тира, если стрелять в нем некому? — он обернулся, и в глазах его блеснул знакомый хищный огонек. — Завтра. В шесть утра. Будьте здесь. И не завтракайте.
О как! А почему бы и нет?
На следующее утро, на недостроенном тире, я стоял на стрельбище. Толстой уже приготовился. На простом деревянном столе, на бархатной подкладке, лежала пара великолепных дуэльных пистолетов.
— Ваши чертежи — это прекрасно, мастер, — начал он, беря в руки один из пистолетов. — Однако они не остановят пулю. В этом мире, где вы решили играть, ум нужно уметь защищать. А лучший довод в споре, который понимают все, — он протянул пистолет мне, — это кусок свинца.
Пистолет в руке оказался тяжелым. Толстой же проявил себя гениальным инструктором.
— Ваша первая ошибка, — произнес он, заметив, как предательски дрожит моя рука в попытке навести оружие на мишень. — Вы боретесь с ним. А должны стать одним целым.
Он поправил мою стойку, хватку и, наконец, дыхание. По горькой иронии, его метод оказался тем самым принципом, которым я сам пользовался при работе в последнее время.
— Глубокий вдох. Медленный выдох. И в тот миг, когда воздух вышел, а новый вдох еще не начался, — ваше сердце замирает. На долю секунды. Вот она. Ваша тишина. В этот миг вы не стреляете. Вы просто отпускаете пулю.
Я попробовал. Вдох. Выдох. Пауза. Выстрел оглушил. Пуля ушла далеко в сторону.
— Еще раз, — безэмоционально скомандовал он.
Мы провели в тире два часа. Пот заливал мне глаза, рука даже устала слегка, но постепенно оружие переставало быть чужим. К концу урока я впервые попал в самый центр мишени. Дырка в черном круге казалась мне пропуском в новый, доселе закрытый мир. Глядя на Толстого, я видел перед собой идеально отлаженную машину для убийства. И эта машина сейчас, сама того не ведая, давала мне ключи к созданию другой, еще более совершенной. Я знаю того, кто будет мне помогать с оптическим прицелом. Но будет ли? Или опять повторяется история как с Кулибиным? Нет, Толстой из другого теста сварен. Нужно подумать как его увлечь в эту идею.
Когда мы заканчивали, я, решив проверить одну догадку, взял с оружейной стойки купленный мною штуцер. Он был тяжелее пистолета, с длинным стволом. И как им прицеливаться?
— Дурная железка, — бросил Толстой, заметив мои манипуляции. — Австрийская работа. Замок ненадежный, осечку дает через раз. Для охоты на уток сойдет, для серьезного дела — нет.
Он был прав. Изучив механизм, я сам это прекрасно понимал. Его слова попали в точку, обнажив фундаментальный изъян моего плана. Можно