Тем не менее хотя бы в письмах к отцу Павел Александрович проявлял благоразумие. «Милостивой государь и почтенной отец мой, – писал он в июле 1788 года из Риома. – Я получил вчерась ваше письмо, писанное ко мне мая 26 дня. В самом деле, я в Женеве был с два месяца не хотевши никаким образом слушать господина Рома и так его раздражил, что он было хотел ехать в Россию после его свидания с его родными, но я узнал мою вину, и мы помирились. Ежели мне случается иногда еще ему не послушаться, я сколь скоро что узнаваю, в чем виновен, то я ему прощение спрашиваю, но я стараюсь ему всегда послушаться…»
Давайте вспомним, что в 1788 году Павлу Александровичу Строганову было не то шестнадцать, не то четырнадцать лет, так что его поведение вполне укладывалось в рамки подросткового бунта, явления закономерного и неотвратимого.
Из Риома путешественники направились в Париж, куда прибыли в декабре 1788 года. «Париж предоставляет нам широкие возможности для всех видов учебы, но и скрывает также в себе немало подводных камней, – писал Ромм Александру Сергеевичу Строганову в феврале 1789 года. – Дабы обойти последние и не отвлекаться от достижения поставленной цели, я счел нужным изменить имя Вашего сына, избавившись тем самым от необходимости выполнять пустые и бесполезные обязанности, которые налагало бы на нас его родовое имя. Я не опасаюсь, что он останется не узнан теми, кто знал его с детства [т. е. со времен первого пребывания в Париже] но полагаю важным, чтобы от него не требовали визитов, которые привели бы к потере времени, а может, и к чему-либо похуже. Я с удовлетворением замечаю, что эта перемена имени, больше не являющаяся тайной, указывает на тот образ жизни, которому мы решили следовать, а потому нас до сих пор еще не беспокоили в нашем уединении. Вы на сей счет не высказали никакого мнения, и я хотел бы знать, одобряете ли Вы нас. Ваш сын не посещает здесь никаких зрелищ, поскольку в Париже они могут быть опаснее для молодого, неопытного человека, чем где-либо еще. Я ему дозволяю лишь те удовольствия, которые он имел в детстве. Учится он математике, рисованию, работе с картой, что должно подготовить его к изучению фортификации, осваивает металлургическую химию и механику. Я предполагаю давать ему уроки английского языка и несколько подтянуть его в немецком. Он неизменно занимается историей, которая преподается ему так, чтобы он дополнительно мог получить представление о французской художественной литературе… Что касается юриспруденции, то я нахожу его пока слишком легкомысленным и недостаточно усидчивым для ее изучения. Надеюсь, он смог бы приступить к нему через год или два. Я жду наступления теплого времени для возобновления его занятий плаванием и другими упражнениями, укрепляющими тело… У Вашего сына нет хорошо осознанного стремления к учебе, но он относится к работе добросовестно, проявляя при этом большую сообразительность и точность суждений».
Можно только позавидовать (или, скорее, посочувствовать?) Павлу Александровичу, которому судьба послала столь ответственного и строгого наставника…
1789 год стал годом начала Великой французской революции. Отношение народа к аристократии, мягко говоря, было не самым лучшим, и предусмотрительный Ромм посоветовал воспитаннику выбрать какой-нибудь нейтральный псевдоним. Так Павел Александрович Строганов превратился в Поля Очёра. Его новая фамилия, звучавшая вполне по-французски, была названием одного из притоков Камы, на котором граф Александр Сергеевич Строганов по указу императрицы Елизаветы Петровны в 1759 году начал строить Очёрский чугунолитейный и железоделательный завод. Чугун на передел [44] доставлялся сюда с Билимбаевского завода по Чусовой и Каме, что было очень удобно.
В мае 1789 года граф и его наставник начали регулярно посещать Версаль, где заседали Генеральные штаты [45], а вскоре сняли там жилье, в котором оставались до переезда Национального собрания в Париж.
Не совсем ясно, с какими намерениями Жильбер Ромм привез своего воспитанника в предреволюционный Париж – то ли он заранее имел намерение заняться политикой, то ли оно посетило его уже на месте.
Некоторое время вместе с Павлом в Париже находился его троюродный брат Григорий Александрович, но смерть отца, барона Александра Николаевича Строганова, вынудила его в апреле 1789 года отбыть домой. «Милостивой государь и почтенной отец мой, – писал Павел Александрович. – Я весьма сожалею о смерти дядюшки; это великая потеря для всей его фамилии, а наипаче для братца весьма несчастливо, что ему должно было оставить свои учения в такое время, в которое они ему больше б пользу могли принести. Я чувствую, что сия потеря должна и вас весьма оскорблять, а особливо нечаянностию, ибо дядюшка помер в таких летах, в которых обыкновенно человек бывает крепче. Но надобно думать, что сие к лутчему зделано, ибо бог ничего не делает, которое бы не было весьма хорошо; в коего вера тем весьма утешительна, что, ежели с одной стороны мы оскорблены чем-нибудь, можем с другой нас утешать тем, что противное тому хуже б было…» По этому письму можно судить о глубокой религиозности юного графа. Кстати говоря, его отец лет до двадцати двух тоже был ревнителем веры, но позже к ней охладел.
«Мы здесь имеем весьма дождливое время, что заставляет опасаться великаго голода, который уже причинил во многих