Максим стоит напротив, и его фигура кажется ещё более массивной в этом безликом пространстве. Он не суетится, не пытается меня утешить. Он просто... ждёт. И это его молчаливое, собранное спокойствие выводит из себя больше любой истерики.
Мы начинаем говорить одновременно, разрезая тишину.
– Зачем ты назвал её своей дочерью?
– Почему её отца нет рядом?
Фразы сталкиваются в воздухе и замирают. Его вопрос бьёт точно в цель, заставляя меня внутренне сжаться. Он медленно выпрямляется, и его глаза мгновенно темнеют.
– Ты хочешь обсудить это сейчас? – его голос тих, но каждый звук в нём отточен, как лезвие.
– Именно сейчас! – я выпрямляюсь, сжимая кулаки. – Ты не имел права! Ты…
– Права? – он делает шаг вперёд, и пространство между нами сжимается, наполняясь электрическим напряжением. – Я дал тебе самый быстрый способ получить информацию. Единственный шанс оказаться здесь, а не торчать у стойки в приёмной, пока твоя дочь...
Он резко обрывает себя, и по напряжению его челюсти видно, как ему трудно подбирать слова.
– Способ получить информацию? – истерический смех вырывается из моей груди, вот только он звучит горько и неуместно. – Конечно. Для тебя всё вокруг лишь инструменты и расчёты. Люди, чувства, слова... Всё можно использовать, лишь бы добиться своего. Удобная позиция, не правда ли?
– А твоя удобней? – его голос становится опасным шёпотом.
Он подходит так близко, что я чувствую исходящее от него тепло, чувствую запах его кожи, смешанный с парфюмом.
– Легко спихнуть всё на мою бесчувственность, прикидываясь жертвой? Я только что нарушил множество правил, чтобы привезти тебя сюда, использовал связи, чтобы нам не пришлось ждать. А ты допытываешься о моих мотивах?
– Я не просила тебя обо всём этом!
– И что бы ты сейчас делала? А?! – он почти рычит, его лицо всего в сантиметре от моего, и его глаза пылают зелёным огнём. – Но давай вернёмся к моему вопросу. Где отец этой девочки? Почему её мать одна мечется по городу, а не звонит тому, кто должен быть рядом в такой ситуации?
Каждая клеточка моего тела разрывается от боли. Правда жжёт горло, как раскалённая сталь. Я поднимаю подбородок, глядя ему прямо в глаза, которые так похожие на Ликины.
– Её отец, – я произношу с ледяным спокойствием, которого во мне нет, – не достоин находиться рядом с ней. Он недостоин даже знать о её существовании.
Я вижу, как что-то вспыхивает в его взгляде. Непонимание? Гнев?
– И кто ты такая, чтобы решать, кто достоин, а кто нет? – цедит он сквозь зубы.
– А кто достоин? Может он? – я перебиваю его, и моё сердце колотится так, что, кажется, вырвется из груди. – Тот, кто однажды уже доказал, что ему нельзя доверять? Тот, кто способен на подлость и предательство?
Мы дышим тяжело, почти в унисон. Воздух между нами раскалён до предела, каждый наш вздох – это вызов, каждое слово – обнажённый нерв. Он смотрит на меня с таким напряжённым, яростным недоумением, будто пытается разгадать шифр, ключ к которому у него украли.
– Ты говоришь так, – он начинает, и его голос низок и опасен, – будто это…
И в этот самый момент, когда слова, которые могут изменить всё, уже готовы сорваться с его губ, раздаётся отчаянный, срывающийся голос:
– Сонюшка!
Мы оба резко оборачиваемся и видим идущую к нам тётю Марину. Её лицо заплакано, волосы растрёпаны, а в руках она сжимает Ликину кофту. Она спешит к нам, не замечая напряжения, витающего в воздухе.
– Соня, родная! – она хватает меня за руки, её пальцы ледяные. – Я так испугалась! Она вся горела, а потом закатила глаза... Я думала, всё...
Её голос срывается, и я автоматически обнимаю её, похлопываю по спине, но мой взгляд по-прежнему прикован к Максиму. Он отступил на шаг, и его лицо снова стало маской, но в глазах ещё тлеют угли невысказанной ярости. Момент упущен. Правда, висевшая на волоске, снова отступила в тень.
– Всё хорошо, всё обязательно будет хорошо, – бормочу я, чувствуя, как дрожу. – Сейчас врачи сделают всё необходимое.
– Ой, простите, – она всхлипывает, замечая Максима. – А вы кто?
Её взгляд мечется между нами. Максим выпрямляется, но по-прежнему смотрит только на меня, и в его взгляде обещание, что это далеко не конец.
– Это Максим Александрович, – говорю я, и мой голос звучит устало. – Мой начальник.
Тётя Марина кивает, слишком расстроенная, чтобы задавать больше вопросов.
И когда тишина снова начинает сгущаться, у меня в кармане вибрирует телефон. Я вздрагиваю, когда вижу мамин звонок. Сердце замирает. Она знает? Кто ей сказал? Тётя Марина?
– Мам? – подношу я трубку к уху, и мой голос предательски дрожит.
– Доченька! – её голос полон настоящего ужаса. – Слушай меня внимательно. Вам с Ликой срочно нужны анализы на Фабри! Ты можешь оказаться носителем, а это значит...
Она замолкает, и в тишине я слышу её прерывистое, паническое дыхание. Мир вокруг плывёт, и я чувствую, как кровь отливает от лица.
– Это значит, Лика в группе риска. Ей нужна срочная диагностика. Соня, ты слышишь меня? Сдайте анализы. Немедленно. Пока не стало слишком поздно.
Пятнадцатая глава
Трубка выскальзывает из моих пальцев и падает на пол с глухим пластиковым стуком. Звук будто доносится сквозь вату. Я не чувствую ног. Не чувствую рук. Единственное, что существует в мире, это ледяная глыба, впивающаяся осколками в грудь.
«Ты можешь оказаться носителем».
Я медленно, как лунатик, опускаюсь на стул. В ушах гудит. Я не вижу ничего, кроме узора на линолеуме: размытые пятна, плывущие перед глазами.
– Софья.
Чей-то голос. Глухой, далёкий. Я не реагирую.
– Соня!
Резкий, как щелчок, тон. Я вздрагиваю и поднимаю голову. Максим. Он стоит надо мной, его лицо всё ещё напряжено, но ярость в глазах сменилась настороженным, изучающим вниманием. Он поднял мой телефон и держит его в руке.
– Что случилось? – его голос тихий, но твёрдый.
Он не выражает сочувствия. Он требует отчёт.
Я открываю рот, но не могу издать ни звука. Горло сжато тисками. Я просто смотрю на него, и, кажется, он читает в моих глазах весь тот ужас, что вывернул меня наизнанку.
– Мама… – наконец выдавливаю я, и это похоже на