– На дежурстве?
– На вахте, – сухо ответила Бельская-Блэквуд и свела брови, прислушиваясь, пытаясь разобрать, что означает шумок в динамиках. А вот и смешки донеслись… Пальцем прижав усик микрофона, она поинтересовалась: – Веселитесь?
– Ага! – хихикнул Бирский. – Тут Изя камушков натащил – целый мешок!
– А чё? Ну, красивые же камешки! – глухо донесся радостный вопль Динавицера. – Сувенирчики! И Ритке подарю, и Соне, и Насте Гириной, и самому адмиралу!
Краем глаза Шарли заметила, как передернулся Строгов.
– Кацманавт! – выцедил он.
Женщина брезгливо сжала губы, и с деланным оживлением заговорила в микрофон:
– И мне камешек!
– А как же! – мигом отозвался Изя. – Тебе – самый большой!
– Шарли! – обозначился голос Пита, явно кисшего от смеха. – Они… уже выбрали камешек… Размером с кирпич!
– А нам не жалко! Да, Шура?
– Не-е! Носи на здоровье, Шарлотточка!
– Спасибо! – улыбнулась Бельская-Блэквуд, радуясь резкому уходу биолога и врача. – Стартуйте, давайте! Нам к Сатурну пора!
– Ух, ты-ы…
– Вот уж где камушков!
– Балда! Где ж там камушки найдешь?
– Сам балда! А Кольцо на что?
– Да там лёд один! Говорю ж, балда…
Нарочито суровый голос Станкявичюса положил конец трёпу:
– По местам! Приготовиться… Старт!
Суббота, 23 февраля. Ночь
«Дельта»
Ингерманландия, Хольмгард
Ночь тянулась тревожной тишиной, лишь скрип половиц и шёпот огня в печке напоминали, что дом живёт. Старый дом, выстроенный еще прадедом Нати на окраине Хольмгарда – первый этаж сложен из обкатанных валунов, а второй – из толстенных бревен.
Сенизо сразу полюбил бывать в «родовом замке Иверень» – тутошние места куда больше подходили его чувству земной гармонии. Хольмгард заложили на острове, чьи скалистые, обрывистые берега обтекала шумнокипящая Вуоксен. В дельта-мире это была быстрая, широкая река, полноводная, как Нева. Впадала она в Финский залив около Виборга, а в истоке собирала студеные ручьи, сливавшиеся с Великой Стены – ледника, что вздымался за темным еловым лесом, за пустошью тундростепи.
В Хольмгарде никогда не было душно, тут не росли изнеженные кипарисы и пинии – их отсюда «выселили» могучие ели да сосны. Ветра, что веяли над ледником, доносили зябкую прохладу. Могли и стылого дождя нагнать, а то и мокрого, слякотного снегу навалить. Всё равно, хорошо…
Мигель сидел, задумчиво перебирая в пальцах папиросу. Дымок утягивался в приоткрытую печную дверцу, и шаткая пляска огня бросала теплые оранжевые отсветы – они придавали мужскому лицу чеканное выражение.
Однако, стоило ладоням Нати лечь на широкие, крепкие плечи Сенизо, как морщины его разгладились, а резкие черты смягчились.
– Мигель… – заговорила женщина тихо, но с силою неоспоримой. – Ты хочешь жить со мной – и я… Я очень хочу назвать тебя своим мужчиной! Но прежде… Ты должен стать мне равным!
Мигель вскинул брови в комическом изумлении.
– Равным? Я такой же целитель, как и ты… – он подпустил улыбку в изгиб губ. – Да ещё и вождь революции! Разве этого мало?
Иверень мило улыбнулась, но из глаз ее не уходила опаска:
– Для твоих бойцов – достаточно… – вытолкнула она тревожным тоном, словно боясь задеть или обидеть. – Для меня – нет. Я – нойодка, и не могу принадлежать обычному мужчине. А если отдамся, то утрачу свою силу – так гласит древняя молва… Мигель… Нас делает нойдами не защита диплома врача, а испытание у Великой Ледяной Стены, у Похьолан портти – Врат Похьолы…
Она замолчала, как будто прислушиваясь к стоковому ветру с ледника, что насвистывал за окном позабытые сказанья, и выговорила с чувством:
– Я сама прошла его, иначе ни один инкери не доверил бы мне ни тело, ни душу, будь я хоть доктор медицинских наук! Я стояла под ледяным водопадом, голая и беспомощная, а он хлестал меня, обжигая холодом, пока я не стала частью его! И вот тогда Силы мира признали меня… Пройди этот путь, Мигель! Разденься, шагни под ледяные струи Врат Похьолы! И, если холод не заберет твою душу – тебя признают нойдой. Тогда я стану твоей навсегда, с чистой совестью и с открытым сердцем!
Сенизо молчал. Где-то в глубине души он уже видел себя – голым и босым, шагавшим в клубах морозного тумана к грохочущему ледяному потоку, что низвергается с высот. В груди боролись страх и странное возбуждение.
Нати сникла, и забормотала упавшим голосом:
– Ты ведь явился из-за грани миров… Значит, сможешь пройти и врата Похьолы…
Мужская пятерня накрыла и нежно погладила вздрагивавшие женские пальцы.
Тот же день, позже
«Дельта»
Ингерманландия, Вийпуринкоски
Там, где короткая, но многоводная Вуоксен прорывалась сквозь гранитные хребты, путь ей преграждали скалы, не поддавшиеся за миллион лет. Воды исступленно, с лютым рёвом бились о них, и, будто сдавшись, рушились вниз – белой кипящей стеной.
С грохотом, что оглушал всю округу, река рвалась вглубь каньона, переполняя его вечным вихрящимся туманом. В ясные дни в колыхании водяной пыли сияли радуги – не одна, а двойные и тройные семицветные короны, словно само солнце заигрывало с бушующей стихией.
У подножия «ингерманландской Ниагары» клокотали водовороты, перекатывая огромные гранитные глыбы, как будто обсасывая леденцы. Пена лежала на воде белыми дрожащими островками, и озорной ветер разносил её по прибрежным соснам, словно снегом припорашивая кору и хвою.
Однако все эти приметы видимого мира чудились пустячными и мелкими, стоило поднять взгляд выше колючих крон – там, вздымаясь метров на триста в небо, сахарно белела отвесная круча ледника, безмолвного и величественного. В местах, где ложились тени, он отливал стылой лазурью, а в глубине промоин дышал холодной синевой.
Путники, боязливо подбиравшиеся к краю ущелья, застывали статуями: влажный воздух бил в лицо, одежда моментально промокала, а набатный гул не давал услышать даже собственные мысли. Старые инкери говорили: здесь голос Похьолы громче всего слышен, здесь мир живёт дыханием Великой Стены…
…Испытание приурочили к началу ночи.
На высоком моренном гребне разожгли костёр из сухих еловых веток. Над огнём поднимался густой резкий дым, окрашенный мятущимся огнем, а подальности, нагоняя холод душе и телу, дыбилась Ледяная Стена. Она загадочно и чуточку угрожающе мерцала в свете Кольца, что выгибалось в высях колоссальной голубовато-белесой дугой.
Сенизо, оставшийся в одной расстегнутой рубахе, осторожно ступил на плоский камень, отшлифованный водой. Гладкий гранит еще хранил дневное тепло, и его касание успокаивало.
Мигель неуверенно оглянулся. Дальше-то что?
Вокруг костра, не торопясь, храня величайшее достоинство, расположились шесть нойдов – мужчины и женщины из разных общин. Все они держали в руках по бубну – овальному или круглому, обтянутому оленьей кожей, затейливо расписанному знаками солнца, звёзд и духов-хозяев.