— Да уж, — просипел он, наконец-то отдышавшись. — Юмора вы вообще не понимаете, парни.
— Фред, — я сел на корточки прямо перед ним. — Ты можешь не жалиться. Сам ведь все просрал. Если бы не бухал, и не дал бы своим беспредельничать, то разговор был бы совсем другой. Но только вот…
— Они убили ее, да? — спросил он. — Твою бабу? Я видел, как ты положил в машину тело.
Мне почему-то самому захотелось его ударить, и если честно, то удержался я с большим трудом. Это тварь еще и на больное давила. И никакого сочувствия в его голосе слышно не было. Он ведь, падла, еще и выебывается, и прямо говорит, что мы — враги, и добром говорить он не станет. Значит, без членовредительства разговор точно не пойдет.
— Они бы раньше вас обоих убили, если бы я их не остановил, — сказал он. — Очень уж им хотелось, после того, как ты Левше кадык сломал. Меня только одно интересует: где вы стволы взяли? У американцев? Изгой-то у тебя в доме ничего не нашел.
— Потому что искать не умеет, — ответил я. — Так себе из него ищейка оказался. Я сейчас об одном жалею — сдох он очень легко и быстро. Только вот тебе это не грозит. Если не ответишь на наши вопросы, не расскажешь то, что мы хотим услышать, умрешь очень больно и плохо, Фред.
— То есть, его все-таки ты отработал? Той ночью, когда мы тебя у Катьки нашли?
Ответа тут не требовалось, и так все было понятно. Но он спросил:
— Так ты ее трахнул в итоге все-таки? А то мы тебе завидовали все — и самая красивая баба в деревне, да еще и милфу эту трахаешь. Она-то, кстати, как восприняла, что ты не дома ночевал? Поскандалила?
Я почувствовал, как на глаза мне легла кровавая пелена, даже руки затряслись от ярости. Слушать это я больше не мог. Я поднялся, пнул его в живот, а когда он согнулся, сел сверху, придавив Фреда коленом к полу. Нож будто сам прыгнул мне в руку.
Бандит рванулся один раз, второй, пытаясь сбросить меня с себя, но не смог — я надежно придавил его, да и весил уже примерно столько же. Схватил левой рукой за подбородок, заставил повернуть башку, а потом прижал нож к уху.
— Ну давай, — просипел он. — Одно ухо ты мне уже откусил. Давай второй отхуячь. Взял нож — режь, хули.
Я схватил его левой рукой за ухо и резким движением резанул ножом. Он все-таки не выдержал и заорал, громко, так, что в ушах зазвенело. Но я провел ножом дальше, и так пока не откромсал ему ухо окончательно. Из раны полилась кровь, темная и блестящая в свете фонаря.
— Еще раз что-то такой услышу, сука, я тебя твое же ухо сожрать заставлю! — заорал я ему в лицо, не узнавая своего голоса. — Буду слышать, как ты хрящами хрустишь! А потом член отрежу, понял?!
Он уже ничего не говорил, только орал. Я отшвырнул ухо куда-то в угол, встал, а потом снова добавил ему ногой в живот. От новой боли тот притих.
— Может лучше было «тапик» принести? — спросил вдруг Гром у меня за спиной.
— А у нас он есть? — я повернулся.
— Нет, — тот покачал головой.
— А чего тогда предлагаешь?
— Да это я так, по привычке, — он покачал головой. — Ну ты и мясник, Край.
— Да он заебал выебываться, бля.
Я снова ткнул Фреда ногой, уселся рядом, снова схватив за лицо и заставив повернуться к себе, а потом прижал нож к глазнице. Тот глаз закрыл, естественно, на веки потекла кровь с ножа.
— Ты сейчас, либо отвечаешь на наши вопросы, либо эта боль тебе блаженством покажется, сука! — прорычал я. — Она станет постоянной, но хуй я тебе дам к ней привыкнуть. И под конец ты меня сам умолять тебя убить будешь. Понял?
— Пошел ты на хуй, урод… — просипел он. — Это все из-за тебя…
Я держал нож у его глаза, и какое-то время мы просто смотрели друг на друга. Я дышал тяжело, глухо, как зверь. Он — чуть учащённо, но всё ещё упрямо.
— Ты думаешь, что твой пиздежь что-то изменит? — произнёс я тихо. — Думаешь, что выдержишь? Не ты первый, и не таких обламывали. Ты же просто падаль, которая думала, что мир теперь пизда, и он под тебя ляжет.
Он молчал. Только открытым глазом моргал.
Я повернуся к Грому.
— Сходи к Саше, возьми у нее скальпель. И пару гвоздей гвоздей принеси. Поржавее, чтобы зацепистее были.
Гром кивнул, вышел. Внутри меня было странное ощущение. Не бешенство — оно уже прошло. Осталась только тяжесть и чёткое понимание, что надо дожать. Я ткнул Фреда кулаком по ребрам, легонько. Он застонал — видно было, как отзывается боль в ребрах.
— Смотри, Фред. Я ведь могу просто тебя убить. Висок проткну, секунда — и пизда. Или нож в печень — пять минут, обоссышься, но будешь жив еще какое-то время. Но я могу сделать и по-другому. Могу снять с тебя кожу, как с кролика, могу гвоздь под ноготь вогнать. Или еще повеселее могу что придумать. Скажем, связать и отвезти в Судак, бросить там посреди улицы. А потом буду слушать, как ты орешь, пока тебя жрут.
Он молчал, только косился на меня открытым глазом.
— Вы за Лику уже ответили, но не до конца. Твои парни сотни сложили, но я не успокоюсь, пока вас все в расход не пущу. А ты первым будешь. Но умрешь очень больно, если не расскажешь то, что мы хотим слышать.
— Давай уже, — прохрипел он. — Пока ты только пиздишь, и не делаешь ни хрена.
Из его отрезанного уха на пол натекла лужа крови, но он держался. Сильный мужик, ничего не скажешь. Я его даже зауважал. Но все равно нужно зажать.
— Нет. Ты не понял.
Он снова посмотрел на меня, и на этот раз в его глазах я впервые увидел не вызов, а что-то другое. Что-то, что больше походило на сомнение.
Гром вернулся, в одной руке он держал жменю мелких ржавых гвоздей,