Двадцать два несчастья
Глава 1
«Давление падает!» — услышал я сквозь гул, похожий на прибой.
Мир качнулся, свет сорвался в туннель, и звук стал вязким. Что-то горячее и липкое обожгло шею.
Моя кровь. Много крови.
Голоса вокруг стали далекими:
— Зажим! Быстро!
— Адреналин! Давление — ноль!
— Пульса нет!
Я видел все из полумрака: мелькание рук, капли на перчатках, блеск инструментов. Толстяк Михайленко над столом, его лицо перекошено. Верочка тянет зажим, но кровь все равно хлещет рывками, синхронно с замедляющимися ударами сердца. Я наблюдал за собственной смертью с клинической отстраненностью, как за неудачно проведенной операцией.
Воздух застрял в легких, грудь не слушалась. Начались судороги, сердце сорвалось, и тело стало чужим и тяжелым.
Сознание тускнело из-за гипоксии — мозг проживет еще несколько секунд.
Свет ламп над операционным столом разгорался все ярче, пока не слился в сплошное белое.
Последняя мысль: разрыв внутренней сонной, выше бифуркации… без шансов.
А потом пришла тьма…
* * *
Первым вернулся слух.
— … недопустимое пренебрежение элементарными диагностическими протоколами! — грохотал над моей головой чей-то начальственный, невероятно раздражающий голос. — Ты понимаешь, Епиходов, что в результате твоих действий мы имеем уже третий летальный исход за месяц⁈ Третий!
Сознание медленно выплывало из мутной темноты, цепляясь за отдельные фрагменты реальности, словно за соломинки. Я жив? Судя по всему, да.
Невероятно!
Разрыв аневризмы сонной артерии в моем случае должен был стать фатальным. Может, успели провести экстренную операцию?
Веки казались свинцовыми, но мне все же удалось их приподнять. Яркий свет ударил по сетчатке, заставив поморщиться. Белый потолок, люминесцентные лампы в металлических решетках. Больничная палата? Однозначно медицинское учреждение.
— … надо было немедленно направить на КТ, а не задерживать с диагностикой на шесть часов! — продолжал неумолимый голос.
Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Странно. Обстановка казалась незнакомой. Это определенно не нейрохирургическое отделение нашей московской клиники имени академика Ройтберга. И вообще не похоже на реанимацию или блок интенсивной терапии. Скорее, на…
…большой, просторный кабинет с вытянутым столом и несколькими стульями вдоль него. Я… я сижу? Действительно, мое тело находилось в сидячем положении. И на мне был белый халат, но только не накрахмаленный, как обычно, а какой-то перекособоченный, словно его с трудом вытащили из задницы слона.
А напротив, опираясь массивными руками о столешницу, возвышался грузный мужчина лет пятидесяти пяти с массивным подбородком, брылями и залысинами, в белом халате поверх дорогого костюма. Его лицо было искажено плохо сдерживаемым гневом, словно у верблюда, который вознамерился плюнуть.
— Епиходов, ты меня вообще слушаешь⁈ — рявкнул он и стал еще больше похож на огорченного верблюда. — Или для тебя смерть пациента — такая незначительная вещь, что можно сидеть и мечтать?
Что происходит? Последнее, что я помнил — операционную в центре нейрохирургии, разрыв аневризмы в моей собственной голове. А теперь я оказался в каком-то странном месте, и мне выговаривают за… за чужую смерть?
— Простите, я… — И голос мой звучал странно, непривычно. Более высокий тембр, легкая хрипотца. Это не мой, не мой голос!
— Ты что, опять пьян? — понизив тон, с ледяной яростью прошипел мужчина. Металлическая табличка на его нагрудном кармане гласила: «Харитонов Р. И., зав. хирургическим отделением».
Я быстро огляделся. За длинным столом сидело еще несколько человек в белых халатах, с удивлением и плохо скрываемым злорадством наблюдающих за происходящим. Консилиум? Разбор врачебных ошибок?
— Я… Мне нехорошо, — пробормотал я, пытаясь выиграть время и осмыслить происходящее.
— Разумеется! — саркастически воскликнул Харитонов. — Самое время плохо себя почувствовать, Епиходов!
Он отвернулся от меня и заговорил, подчеркнуто обращаясь ко всем присутствующим, словно меня в этом кабинете и не было:
— Вот видите, коллеги! Когда у него пациент умирал от перитонита, Епиходов мудро проигнорировал все симптомы! Это же додуматься надо было! — Он ткнул пальцем в лежащую на столе медицинскую карту. — Классическая, банальнейшая картина аппендицита, но наш великий гигант мысли и светило медицинской науки умудрился диагностировать пищевое отравление! Представляете⁈ Прописал но-шпу и смекту! И отправил домой! Да за такое Нобелевскую премию насильно должны давать! Правда, через шесть часов пациента привезли обратно с перфорацией, перитонитом и септическим шоком! Но это уже неважно! Да, Епиходов? Зато такой переворот в науке произвел! Еще бы клизму приписал до кучи для полного счастья! Чтоб уж наверняка!
Он повернулся ко мне и под смешки присутствующих задал вопрос делано-печальным голосом:
— Ты совсем идиот, да?
Я молчал, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Что это — галлюцинации умирающего мозга? Странное посмертное видение? Кома?
— Молчишь… — Харитонов удрученно покачал головой и зло прищурился. — И правильно делаешь, Епиходов, потому что сказать тебе абсолютно нечего. А ведь я предупреждал. Все, освобождай стол! Живо! И готовься в ближайшие дни к отчету перед комиссией из министерства. Они захотят убедиться, что этот случай не будет замят, как два предыдущих.
Два предыдущих? О чем он вообще говорит?
Я поднялся, чувствуя странную неуклюжесть собственного тела. Оно казалось одновременно и моим, и чужим. Не слишком подходящий по размеру костюм, трет в подмышках, топорщится на животе, как-то странно давит в плечах. И ноги двигались не так, как обычно, чересчур грузно.
— К среде готовь объяснительную, — сварливо бросил Харитонов мне вслед. — И не надейся на Михаила Петровича, я такое покрывать никому не позволю! Также не советую прибегать к обычным отговоркам, Епиходов! На этот раз все серьезно!
Я молча кивнул и, едва удерживаясь от того, чтобы не покачнуться, направился к выходу, аккуратно ставя ступни на пол, словно пингвин на суше. Голова кружилась. В висках отбойным молотком стучала кровь. Перед глазами плыли цветные круги и точечки. Мне срочно нужно было найти уединенное место и разобраться, что со мной происходит. Галлюцинация? Бред? Или… что-то более странное?
Выйдя в коридор незнакомой больницы, я прислонился к стене, пытаясь успокоить дыхание и унять тошноту. Для полного счастья еще блевануть здесь не хватало.
Молодой врач, проходивший мимо, окинул меня насмешливым взглядом и поморщился, как от запаха дерьма. Никогда в жизни я не видел настолько откровенного пренебрежения, которое даже не пытаются скрыть или завуалировать.
— Как все прошло, Сергей Николаевич? — с фальшивым участием протянул он, растягивая губы в резиновой улыбке и становясь похожим на изумленную