Сразу после этой сцены тяжелый бордовый занавес опустился, свет на мгновение полностью погас, чтобы потом ярко озарить зал. Закончился первый акт, и помещение наполнилось сначала плотным шумом аплодисментов, а потом – негромким разговорами, шуршанием платьев, шелестом шагов.
Аксель уже не видел этого. Уже ничего не слышал. Сначала перед глазами его что-то вспыхнуло – слепяще-белое, нереальное. Его сердце забилось быстрее, точно спешащие куда-то часы. И от того, как быстро, как сильно оно стучало, в груди стало больно. Больно настолько, что каждый вздох превратился в пытку. А после – пришло воспоминание. Аксель чувствовал влажное дыхание летней стокгольмской ночи, и ноздри ему резал запах дешевой выпивки. До его слуха доносилось техно из клуба. Но вдруг эти звуки затихли, рассеялись, погибли, когда ночь сотряслась от другого звука – звука приближающейся смерти.
Робби лежал на земле, раскинув в стороны руки – словно распятый на теплом сером асфальте. Он дышал тяжело, и каждый выползший из его рта стон кричал о боли, о страшной агонии, пронзающей его извивающееся тело. Аксель застыл на месте, в недвижимом ужасе смотрел на то, как рвота и пена ползут вниз по подбородку Робби, как закатываются его глаза. Аксель держал брата за руку, заботливо приподнимал его голову.
Он шептал бесконечное и бессмысленное «Робби, Робби, Робби, Робби, Робби, Робби»… Словно верил, что это поможет, словно думал, что он услышит.
Лукас, оттолкнувший Акселя от Робби, крепко прижал возлюбленного к себе, он кричал, чтобы кто-то вызвал скорую. Он кричал в трубку, когда Аксель говорил с парамедиками по телефону. Он плакал. Молил о помощи прохожих, охрану, бога, в которого никогда не верил. На его липких от пива губах блестели слезы, сопли.
Он поносил бога последними словами.
А Робби умирал – медленно, страшно, мучительно. И Акселю казалось, что они умирают вместе – ведь не могло быть такого, чтобы кто-то из них смог жить без другого.
Аксель широко распахнул глаза и прижал ладони – потерянные, холодные, исколотые иглами мурашек – к лицу.
– Аксель! – воскликнула Йенни уже в десятый раз. Ее виновато-печальные руки гладили его по плечам, по выступающим лопаткам. – Аксель, ты слышишь меня?
Аксель кивнул, не отнимая от лица ладоней. Он дышал осторожно, редко. Его пальцы тряслись. Аксель знал, что вот-вот щеки обожгут позорные слезы. Знал, что откроет глаза и не увидит ничего настоящего – только тусклую картинку, напоминающую черно-белую ксерокопию, снятую с реального мира, и расплывчатые силуэты. Сотни силуэтов. Он ничего не хотел видеть, не хотел слышать искаженные звуки окружающего мира, не хотел чувствовать своего опустошения.
– Аксель, – прошептала Йенни. – Если тебе нехорошо, давай выйдем на улицу?
Аксель выпрямился, повернулся к Йенни лицом. Глядел на нее внимательно, словно не узнавая.
– Все… нормально. Не переживай.
Йенни сжала ладонь Акселя в своей – крепко-крепко, так что их ладони больше не выглядели одинокими, напуганными. Она приникла губами к фалангам его замерзших пальцев.
– Это они? – прошептала Йенни робко, и тепло ее дыхания защекотало кожу Акселя.
– Кто? – спросил он нахмурившись.
– Воспоминания, о которых ты говорил мне… тогда. Это они?
Аксель кивнул. Удушающий ком встал в горле, и губы Акселя задрожали. Йенни видела, как заблестели его глаза.
– Ох, – слетело с ее губ. – Я могу что-то сделать для тебя?
Аксель покачал головой.
– Ты права, наверное. Давай… – Он запнулся. Его брови снова нахмурились из-за того, что мысли в голове рассеивались, точно дым на сцене – раньше, чем он успевал связать их в предложение. Почти беззвучно Аксель выдавил: – Сходим на улицу.
Он поднялся с места, неуверенно, почти на ощупь, зашагал в сторону выхода. Аксель крепко сжимал руку Йенни, старался не думать о том, что мир вокруг напоминает декорации из школьного театра. Старался не думать о том, что почти не чувствует своего тела.
Когда они оказались на улице, Аксель вытащил из карманов пачку сигарет и пластиковую оранжевую зажигалку. Поднеся зажигалку к зажатой между губами сигарете, попытался закурить. Но его палец лишь безрезультатно спотыкался о рифленое колесико. Йенни осторожно взяла зажигалку у него из рук и, щелкнув ею один раз, поднесла оранжево-желтое пламя к кончику сигареты. Аксель благодарно кивнул. Он закурил, прикрыв глаза.
Вдруг Аксель ощутил, что его обнимают. Не слишком сильно – осторожно, заботливо. Он чувствовал, как Йенни прижимается щекой к его груди, чувствовал ее руки на своей пояснице, ее весенне-согревающий парфюм. Такой аромат он не мог выдумать, таких объятий – тоже. Это было реально. Аксель выбросил окурок и обнял Йенни в ответ. Он прижимал ее к себе крепко, поглаживал ее плечи ладонями. Цвета медленно приобретали живость и глубину, контуры и очертания стали казаться четче, яснее. Он как будто вынырнул из-под толщи воды, смотрел на удивительно выпуклый мир задыхаясь и просил у Вселенной безмолвно – просил о том, чтобы не выскользнуть из реальности вновь.
– Если хочешь, мы можем постоять тут до окончания спектакля… Думаю, Лукас все поймет. – Ее тихий голос плыл, волновался в водах ночной прохлады, точно крохотный кораблик.
– Нет-нет, все нормально. Я хочу досмотреть, – так же тихо ответил Аксель. – Ты знаешь, из тебя вышла бы потрясающая Жизель? – прошептал он задумчиво, после чего его губы прижались к ее макушке.
Йенни улыбнулась, слезы золотистыми мазками сверкнули в глазах.
– Мне тоже так когда-то казалось. Это мой самый любимый балет. – Она замолчала, ее пальцы отстукивали тему «любит-не любит» на спине Акселя. – Знаешь почему?
– Почему?
– Потому что… ты смотришь на эту страшную историю, переживаешь, но знаешь точно, что в финале любовь одержит победу, все-все преодолеет. Мне кажется, любить нужно или так, как Жизель, или не любить вовсе.
Аксель улыбнулся. Он бы простоял так с ней всю ночь – чувствуя, какая она живая, какая теплая, какая настоящая. И чувствуя, какой он был сам рядом с ней – реальный, состоящий из крови, плоти и нежности к этой девчушке в синем платье.
Вдруг Йенни хлюпнула носом. Аксель осторожно отодвинулся, ласково коснулся ее щеки. Он смотрел тревожно в ее большие печальные глаза.
– Йенни, ты чего?
Йенни пристыженно опустила голову