– Я не крала, скажите, что я не воровка! – Танька смотрела на папу одним левым глазом, и он невольно поёжился – столько было ненависти во взгляде. Папа снял пальто с гвоздя и замялся.
– Таня, ты не воровка. Пальто ты не крала, вы поменялись с Полиной, – сказал папа, подбирая предельно простые выражения, – только вы должны были поменяться обратно. Поля ждала тебя…
– Слышала? – перебила его Танька, победно взглянув на мать. – И отвалите все от меня.
Она развернулась и скрылась в сумраке комнаты. Ольга Васильевна развела руками.
– Бытие определяет сознание – так резюмировал папа, вернувшись. – Жаль детей, девочка не совсем пропащая. Но родителям там бутылка милее всего. И почему люди выбирают её даже здесь, где все возможности, чтобы нормально жить и работать?
– Не родятся апельсинки от осинки – вот поэтому, – сказала мама, – у потомственных алкашей дети будут алкашами, и дети их детей. Нам бы своего ребёнка уберечь от всего этого.
Впервые родители не выставили меня из кухни, разговаривая по-взрослому. Я смотрела на их озабоченные лица, и думала, что уберечь будет не просто. Да наверное, невозможно это – уберечь от преследования гопоты. Придётся ведь неотрывно быть рядом, водить везде за руку, не оставляя ни на минуту. Встречать после уроков возле школы. Да что там – встречать возле класса, потому, что школьные коридоры – тоже место, где произойти может всё.
В нашей школе, в седьмом, кажется, классе училась Мария Шмелёва, девочка, чьи родители её звали ласково Манечкой, другим представляя как Маня, Маня Шмелёва. И они, конечно, не думали, что непопулярное в те годы имя станет поводом для издевательств. Как только вышел фильм «Место встречи изменить нельзя», «Манька-облигация» превратилась в обидное прозвище для Шмелёвой. Из-за вульгарной воровки из фильма, скромная Маня стала вдруг девкой и шлюхой, той самой шалавой, которой пугала меня мама. Её дразнили и донимали везде, где она появлялась, выкрикивая слова незаслуженные, неподходящие, просто так, потому что нашёлся повод для веселья. Она не могла спокойно пройти по школьному коридору, где даже первоклассники, завидя её, радостно орали: «Аблигация! Манька-аблигация!» Мальчишки постарше забегали вперёд и выкрикивали это в лицо. И большим школьным скандалом закончилась выходка семиклассников, которые скопом зажали Маню в углу и лапали её за лицо и за грудь. Родители Мани тогда приходили в школу. Отец, седовласый мужчина в тёмном пиджаке с круглым синим значком на лацкане (у папы тоже был такой, его вручали заслуженным работникам Комбината) говорил отрывисто и сухо. Мать Мани, в яркой косынке с люрексом на высоком начёсе, наоборот, горячо и громко. Всё это я случайно услышала, подойдя к двери учительской, куда меня отправила за мелом наша классная. Учителя шумели и галдели совсем как ученики на переменках, восклицая «обязательно» и «не сомневайтесь», а физрук в конце даже хрипло сказал «придушу своими руками», после чего на него зацыкали и приструнили. Хулиганов потом вызывали на педсовет, и вместе, и поодиночке, и с родителями, но никто из них особо не пострадал, продолжая всё также демонстративно ухмыляться в сторону девочек, делая непристойные жесты руками. Маня в школе появилась ещё только раз. Потом были слухи, что семья их уехала в другой город.
Я боялась. Очень боялась, что теперь дразнить начнут и меня. Потому, что уже осознала неказистость своей фамилии. Потому, что уже всё чаще насмешливая интонация сопровождала произношение фамилии сверстниками. Потому, что незнакомые взрослые спотыкались паузой перед фамилией, если надо было прочитать её вслух. Потому, что фамилия мамы была не Пискина, а Феоктистова.
– Мама, почему ты не поменяла фамилию?
В тот день я впервые спросила её об этом. Папа ушёл курить во двор, и мы остались на кухне вдвоём. Она на секунду прикрыла глаза и вздохнула.
– Понимаешь, так надо. Нам с Раей так велела родня. Чтобы когда-нибудь нас смогли разыскать.
– Кто вас смог разыскать?
– Наши родственники. У моего деда была большая семья. Сам дед, ещё пятеро братьев и две сестры. И это только родных. И ещё их родители, и ещё их дети. Целое село было в Поволжье, большое, богатое, так и называлось: Феоктистово. А потом, со временем, кто куда, расползлись по большой стране…
– А меня? Почему ты меня не записала в свидетельство Феоктистовой? Эта фамилия лучше и благозвучнее. Пискина – это же просто ужасно!
Я почувствовала, как отступившие было слёзы вновь устремились из глаз предательскими ручейками. А ведь я собиралась, как взрослая, строго поговорить, без соплей и эмоций.
– Мама, меня и так уже в школе дразнят. Ты не понимала, что ли, как всё это будет?!
Мама стояла возле плиты, повернувшись ко мне спиной, делая вид, что мешает что-то в кастрюле.
– Мама! Скажи! Не молчи! – я уже кричала ей в спину, вытирая лицо кухонным полотенцем. У меня начиналась истерика.
Мать развернулась ко мне слишком резко, свернув с плиты и кастрюлю, и чайник. Красные пятна на лице превратились в сплошной багровый румянец.
– Потому, что детям присваивают фамилию отца. Так полагается! Ты что, хотела, чтобы я против закона начала выступать? Да что ты вообще понимаешь?! А отец, про него ты подумала? Нет? Ну, конечно, ты думаешь лишь о себе! Он бы обиделся и относился к тебе по-другому!
– Почему по-другому? – под ноги мне натекала вода из упавшего чайника, мне пришлось отступить, сделать два шага назад. – Я ведь всё равно бы была его дочь!
– Ты сейчас не поймёшь.
– Я пойму! Я уже не маленькая! Мама!
Но она уже выпрямилась и сомкнулась губами, и глаза её покосились в сторону табуретки.
– Хватит, иди спать. Утром договорим.
Мама твёрдо взяла меня за локоть и развернула к выходу из кухни, для верности подталкивая в спину.
Я не могла сопротивляться её напору. Иногда мне казалось, что меня раздавит или сомнёт, так силён был её гнев. Но самое удивительное, что я ни разу не ощущала подобной волны от неё в сторону посторонних. Когда мама общалась с другими людьми, кто бы они не были, она всегда была сдержанно-приветлива. С педиатром в поликлинике, куда мы ходили с ней регулярно. С соседкой Аллой со второго этажа, что работала в Универмаге и иногда оповещала маму о «поступлении» – это когда привозили что-нибудь интересное, польскую косметику или румынские босоножки. С женщинами с Комбината, когда здоровалась с ними на улице, останавливаясь переброситься дежурными фразами, если те заговаривали сами: «Ой, что-то Полечка у вас так похудела, гольфики с ножек