– Васька? А кто это? – спросила я.
– Сосед мой по парте, – сказала Лада, – он смешной и не может сидеть спокойно.
– Лада, но по тебе ведь не скажешь… Почему ты… ну, с ними, в классе для умственно-отсталых, а не со всеми нормальными?
– Потому, что у меня совсем нет памяти. Она выпадает кусками. Я не могу до конца запомнить, как ставятся буквы, и очень плохо читаю. И пишу. И считаю плохо. Мне надо всё время тренироваться. И ещё я забываю из жизни, по мелочам. Поэтому если вдруг буду спрашивать у тебя что-нибудь, а ты это уже много раз говорила, повторяй, ладно? Папа считает, у меня есть прогресс. Ко мне ходит домой Илья Маркович заниматься. Он старенький, но у него большой опыт, мне с ним интересно, и я потом долгое время не забываю. А про счастье… Ты счастливая. Ты выйдешь когда-нибудь замуж и родишь детей. А вот мне нельзя. Даже если найдётся жених, дети запрещены. Потому, что они тоже будут такими, ну, с отклонениями. Я мечтаю о муже и детях. Больше всего на свете! – Лада закинула голову и посмотрела вверх, в синее небо, сквозившее в виноградных листьях. – Мама сказала, что всё может быть. Когда я закончу семилетку, меня увезут в Алма-Ату, там никто про меня не знает, и там есть специальное училище, где я смогу выучиться на швею. Если не получится, тогда санитаркой в больницу. Там работает бабушка.
Вот оно как. Лада всё понимает. Про себя, и про жизнь, и про будущее. И она продолжает мечтать и улыбаться. Хотя ей определённо хуже, чем мне.
Вечером после ужина, когда я мыла посуду, а мама, надев очки, взялась перебирать гречку, высыпая её из пакета порциями на стол, я спросила, как же так получилось, что у Лисовского ненормальная дочь?
– А Лисовский ещё раньше работал на руднике, в Шаботаре. – с видимой охотой принялась рассказывать мама. – Он там два года торчал после распределения, а потом его сразу сюда, в начальники.
– Рудники? – я слышала что-то и раньше, но только сейчас заинтересовалась настолько, чтобы спросить. – Там, где уран добывают?
– Да, – сказала мама, – там, где уран. Добывают и везут сюда к нам, на переработку, на Комбинат. Мы изготавливаем сырьё для ракет. Поэтому город закрыт. И болтать об этом не надо.
– Почему? – спросила я. – Если все и так знают?
– Потому, что есть вещи, о которых помалкивают, вслух не говорят. Потому, что дурней болтливых лишают здесь перспектив, а то и выслать могут, а то и чего похуже.
– Но уран – это же радиация? И она здесь вокруг. И поэтому столько смертей. И поэтому рождаются такие, как Лада?
Я впервые проговаривала вслух запретную тему.
– Наташка Лисовская – дура. Ей все говорили – не ходи за него. После рудника тут бывали многие, только или сразу болеть начинали, лысели да чахли, или спустя какое-то время резко вдруг – раз, и в ящик. Лисовский один из немногих, что выжили. Он, конечно, красивый такой был по молодости. Высокий, весёлый, всегда улыбался. Ну, хлебнули они потом, с дочуркой-то. Такой крест себе на шею повесили. Нинка Иванова отказалась в роддоме, и Зульфирка, и правильно сделали! Идиотов плодить ни к чему.
– Она не идиотка, мама! Ей просто учиться тяжело. Зато она добрая и красивая! – воскликнула я. Мне очень хотелось защитить Ладу. – Она же не виновата, что такой родилась!
– Она не виновата. Родителям думать лучше надо было.
Мне было неприятно всё это слушать, но я хотела всё выяснить до конца.
– А вы? Вы с папой думаете? О том, что рискуете и здоровьем, и жизнью? И поэтому такие большие зарплаты, и условия жизни лучше, чем в других городах страны?
– Нет никакого риска. Мы работаем с папой в КБ. Наше здание – возле самого входа, а цеха все и бункеры дальше. Я вот в подземные даже и не ходила ни разу! И отец не ходил. – В мамином голосе появилось сомнение. – Нет, не ходил. Он же мне не говорил ничего.
Она внезапно вскочила, налила из крана холодной воды в кружку и быстро выпила, а потом прислонилась к стене и приставила кружку ко лбу.
– Он бы мне сказал! – мама словно пыталась меня убедить. Я пожала плечами.
– Вот и тёть Рая всегда говорит – уезжайте отсюда. – Я вдруг вспомнила, как она упирала на фразу «Полине ещё рожать!» – Вдруг я потом рожу идиота? Может, мы все здесь тихо мутируем? Я заметила: в этом городе мало стариков. Никто не доживает до старости!
– Глупости! – задрожал мамин голос. – Стариков нет, потому, что город сам молодой. Ещё никто не успел состариться. И вообще, ты что, рожать собралась? Про учёбу думай! Вот твой шанс отсюда уехать.
Это была правда. Единственное, чего не было в атомном городке – возможности получить высшее образование. Поэтому почти все, кто хорошо учились, пробовали после школы поступать в другие города. А мама, маявшаяся от отсутствия диплома, считала, что главная цель у меня сейчас – поступить в приличный ВУЗ. «С твоими мозгами – только в Москву!»
– А мы с отцом уже говорили, – продолжала мама, – может, и мы переедем, его давно зовут к смежникам. Только это Сибирь. Холод, пустые полки, очереди за молоком в пять утра… Валька—то, жена Володи, исправно пишет, как у них там. А здесь мы, как сыр в масле…
Да уж, я вспомнила сказочный сад и домик Лисовских. Да и наша квартира, большая и светлая, обставленная по моде, мне очень нравилась. Только невозможно всё время сидеть в этой квартире. А мир за её стенами дружелюбием в мою сторону не дышал. А я не могу, как Лада, непрерывно улыбаться, я же не идиотка.
Ой. Вот и я – как и все они – использую этот позорный ярлык, что навесили на хорошего человека.
Мне стало стыдно. Я решила, что завтра же позвоню Ладе – её мама написала мне на прощанье телефон: «Ты звони, Полечка, приходи к нам в гости, мы будем так рады!» Только вот о чём мы будем с ней говорить?
Ещё пару раз я была у Лады в