Ринат был из семьи татар, что осели в этих краях после крымской депортации в мае тысяча девятьсот сорок четвёртого. В Тушинске их было меньше, чем немцев. Немцы были не то из пленных, не то из специально собранных по лагерям. Считалось, что они городок и построили, после чего им разрешили остаться. А вот местных, таджиков или узбеков, мы видели только на рынке, где они торговали овощами и фруктами. В азиатах сильнее всего меня удивляло то, что они непрерывно, даже в жару, пили горячий чай из пиал с синим орнаментом и золотым ободком. Светло-жёлтый чай почему-то назывался «зелёным», он имел кисло-терпкий вкус и дома у нас не приветствовался. Папа всегда заваривал чёрный, из пузатой бумажной коробочки с таинственной надписью «Байховый». А зелёный стоял на верхней полке кухонного шкафа, и доставали его только тогда, когда приезжала тётя Рая, мамина сестра. Она любила зелёный чай, считая его полезным для почек, и с тётей Раей никто не спорил, потому, что она работала медсестрой в столице республики Душанбе.
Немецкий квартал, построенный первыми поселенцами Тушинска, был недалеко от нашего двора. В череде маленьких домиков за небольшими, по пояс, заборчиками из сетки, мы видели сухоньких бабушек в длинных старомодных юбках, поливающих жизнерадостную огненную герань, что росла под окнами. Бабушки перебрасывались между собой непонятными словами и всегда улыбались нам, детям, подсматривающим из-за забора. Как-то раз одна бабушка пыталась угостить нас клубникой, протягивая тарелку крупных спелых ягод, но Пашка строго мотал головой, и мы не смели. Так мы учились распознаванию «свой-чужой». Всё непонятное, непохожее – это «чужое», это опасность, это нельзя. Немцы они немцы и есть, уже не враги, но кто их там знает.
А ещё немецкий квартал был густо засажен фруктовыми деревьями: вишнями, яблонями и урюком. Дерево дикого абрикоса у нас в Средней Азии все так и называли – урюк, хотя дядя Володя, впервые приехав к нам в гости, долго удивлялся и поначалу даже спорил с папой, убеждая его, что урюк – это сухофрукт, сушёный абрикос и никак иначе. Но потом он привык и к урюку, и к другим местным названиям (тутовник, джида, карагач) и сам уже звал папу покурить «во дворе, на лавочке возле урюка». Главным секретом урюка были его косточки. Их кололи молотком на разложенной на полу газете, извлекая ароматное, без горчинки, ядро, что отправлялось последним в большую кастрюлю на плите с медового цвета сиропом и прозрачными половинками урюка. Это самое вкусное южное варенье, нужно лишь правильно соблюсти рецепт. И тогда зимой, достав из кладовки солнечного цвета банку с ореховой каймой у горлышка, можно вернуться в жаркое лето: сладкий запах урючного варенья мигом заполнял всё пространство.
В этом немецком квартале я познакомилась с Викой.
Первый раз я увидела её, сидящей на нижней ветке урюка, на которой любила сидеть и я. Незнакомая девочка не из местных читала «Алису в стране чудес». Она расположилась на ветке, как наездница, свесив ноги с двух сторон, и угнездив книжку на разветвлении, как на подставке. На вид ей было примерно лет восемь – ровесница. Я подошла к дереву и ревниво засопела, не зная, как согнать захватчицу. Будь это кто-то свой, я бы показала гвоздём процарапанное на ветке «Поля», и мне бы немедленно уступили. У всех были свои любимые ветки, помеченные либо именем, либо придуманным знаком. Мальчишки делали метки на верхних ветвях, девочки обычно внизу, там где устраивали «домики», навешивая загороди из принесённых из дома шарфов и полотенец.
– Ты с какого двора? – спросила я, не найдя ничего лучше.
– У меня тут бабушка, – живо откликнулась девочка, – сама я с «Победы».
Квартал Победы находился в получасе ходьбы, никого с тех краёв к нам не заносило. Все дети кучковались обычно в пределах своего двора.
У неё были веснушчатые щёки и большой лоб. Тугая косичка с розовым бантом словно бы тянула назад светлые волосы, обнажая верхнюю половину лица. Девочка— головастик бойко слезла с урюка и вдруг наклонилась к моим ногам.
– У тебя тут юбка запачкалась, дай отряхну!
Она деловито поелозила ладошкой по моей шерстяной плиссированной юбке.
– Обтёрлась об штукатурку, ерунда! Хочешь яблоко?
Я взяла яблоко и сказала:
– А у меня есть такая пластинка: «Алиса в стране чудес»!
– Ух ты, а можно послушать? Меня зовут Вика Вагнер. Тебя как зовут? Я только скажу бабушке, что я к тебе в гости!
– Я Поля Пискина. Воон из того двора.
– Поля – это Полина? Мою крёстную тоже зовут Полина, мы к ней приезжали пожить прошлым летом. Ты стой тут, я сейчас.
Вика забежала в ближайший серый домик с розовыми, как её бант, занавесками и аккуратным крылечком, через минуту, счастливая, выбежала обратно, и протянула мне руку. Я сжала в ответ её ладошку, и мы поскакали вприпрыжку по улице.
Было воскресенье, ближе к обеду, я втайне надеялась, что если приду с подружкой, как уже бывало пару раз, мама бросится кормить гостью и отвлечётся от меня. Я смогу профилонить до ужина. Так и вышло.
– Девочки, у нас сегодня пельмени. Посмотрите пока телевизор, мы ещё с папой лепим.
– А давайте я помогу! – Вика улыбнулась, и её веснушки загорелись маленькими солнышками. – Я всегда помогаю маме лепить. Пельмени, вареники и галушки.
Мама вскинула брови в удивлении, папа заинтересованно выглянул из кухни.
– Галушки?
– Я не украинка, а немка, моя фамилия Вагнер. А галушки соседка научила, а мама её научила, как картошку жарить на утином жиру.
Тараторя, Вика села на табуретку возле кухонного стола, словно бывала у нас уже сотню раз, постелила на колени льняное полотенце и, поискав что-то глазами и не найдя, ловко подхватила раскатанный кружочек из теста.
Мы весело лепили пельмени, слушая Викины рассказы про соседок, про бабушку, которая часто болеет, и Вика носит ей молоко, про папу, который живёт в другом городе, но скоро приедет, про собаку Мальву, которая вот-вот родит, поэтому надо сделать ей домик у дяди Коли, и ещё про что-то очень важное из Викиной жизни. Кажется, что она была с нами всегда.
– Ой, волосики. – Вика рассматривала готовый пельмень на вилке, не донеся его