Душ превратился в тёмный, вонючий, стремительно зараставший чёрной плесенью каземат, куда приходилось ходить со свечкой, вставленной в литровую банку, тщательно глядя себе под ноги, чтобы не наступить. В коридорах общаги свистел ветер из разбитых окон, зимой в них заметало снегом, и надо было ухитриться, чтобы не простыть по дороге в душ или обратно.
А у Агеевых был отделанный светлым кафелем санузел, где вкусно пахло хвойным шампунем, висели разноцветные полотенца для каждого члена семьи (у меня было светло-зелёное), и весёлые дельфины подмигивали с чистенькой клеёнчатой ванной шторки. И хотя воду свекровь призывала экономить, никто не ругался, если иногда, придя с работы в особо холодные зимние дни, я погружалась в горячую пенную ванну.
И это было удовольствие, подчёркнутое представлением о том, что в эти минуты кто-то повизгивает в общаговском подвале от хлынувшей из лейки душа ледяной струи: перебои с горячей водой там давно стали обыденностью.
Всё-таки жизнь не готовила меня к лишениям. Сытое благополучное детство, комфорт и достаток – это всё невозможно забыть, даже если на время лишиться. А вновь обретя «потерянный рай», начинаешь ценить его вдвойне. Так же, как и уверенность в том, что завтра он никуда не денется, надо лишь выучить новые правила и просто их соблюдать.
Училась я всегда хорошо.
Сильнее всего в семейной жизни меня удручало то, что никто из Агеевых не любил читать. Настолько, что книги стали поводом для постоянных стычек.
– Это ещё что за макулатура? – вырывала у меня из рук свекровь «Сто лет одиночества». – Какое ещё одиночество? Замужняя девушка такое читать не должна. Сходи-ка лучше, подмети в коридоре. Некогда рассиживаться. Делу время, потехе час!
В другой раз она провела со мной беседу о недопустимости расходования семейного бюджета на глупые книжки. И хотя я два раза в месяц исправно отдавала свою зарплату в общий семейный котёл, оставляя себе только на обеды в столовке и немножко карманных денег, распоряжалась этим котлом единолично Анна Ивановна. Она тщательно следила за своевременным зарплатным пополнением и планировала расходы на месяц вперёд, с учётом отложенных на отпуск или крупные важные покупки. Анна Ивановна всё записывала в специальную большую тетрадь, и в конце месяца хвалила (как правило, себя) за сэкономленное, или ругала (как правило, меня) за излишние траты. Книги в её понимании были тем, без чего можно обойтись, тем более, что в универе есть библиотека. На моё робкое возражение, что библиотека научная, она поджимала губы сильнее обычного:
– А ты запишись в художественную. В нашем районе такая есть.
И бесполезно ей было объяснять, что районной библиотеке кроме того, что я уже прочитала в детстве, ничего больше нет – новые книжные поступления давно прекратились. Она не желала слушать о том, что ей было не интересно.
А однажды и Саша заявил, что из-за книг я не справляюсь с домашней работой.
– Ты женился на мне, чтобы у тебя появилась постельная грелка, а у твоей матери – бесплатная домработница? – спросила я.
– Да какая ты грелка, мерзлявая дура, – сказал Саша, – ещё скандала мне от тебя не хватало. И не вздумай больше повышать в моём доме свой голос!
Вот так, сверчок, знай свой шесток.
Хорошо, что я всё-таки не выселилась официально из своей комнаты в общежитии, спасибо за это дальновидному Лукину.
– Ты, Полина, не торопись, – сказал он мне, поздравляя с замужеством, – говорят, что универ готовит программу для молодых иногородних специалистов. Ну, и вообще, любое жильё лишним не бывает. Комнату твою можно просто закрыть на ключ и договориться с комендантшей, чтобы оплачивать ей напрямую. Только, чур, я этого тебе не говорил! Я в личном деле твоём пока запишу «арендует», а там – время покажет. Или ты пропишешься у мужа?
Вопрос прописки был не праздным. Временная, в общежитии, у меня уже кончилась: я была в прямом смысле человеком «без определённого места жительства», проще говоря, бомжом, вторым сортом, которому не полагалось даже талонов на сахар и масло, не говоря уже о прочей помощи от государства.
– Мы, Полина, тебя, конечно, пропишем, – говорил свёкр, – вот только надо сейчас решить вопрос…
Вопросов с пропиской было, видимо, много, они возникали и множились снежным комом, усложняясь и костенея в неразрешимости. Я не очень понимала, в чём, собственно, дело, но терпеливо ждала. Ощущение прописочной невесомости было не из приятных, и оказаться «на улице» меня пугало своей неизвестностью. Этот страх, наряду со страхом формального одиночества, долгое время пересиливал одиночество фактическое. И я боялась этого факта, всё не решаясь его признать, как страус, окружая себя спасительными ритуалами: горячая ванна, пирожки, совместное кручение педалей с людьми, с которыми мне толком не о чем было поговорить. Во всяком случае, точно не о том, что меня на самом деле волнует. Но зато я как бы не одинока. Как бы в семье. Как бы?
И в начале лета девяносто седьмого, я осторожно, частями, переправила свои вещи обратно в общежитие, пользуясь тем, что после книжной размолвки меня демонстративно игнорировали и наказывали молчанием, чтобы закрепить преподнесённый урок. Наконец, собрав последний чемодан с одеждой, я положила ключи от квартиры под засохшим букетом в центре комнатного стола, придавив ими записку: «Прощайте». Я хотела уйти, захлопнув дверь, пока никто не вернулся, но, уже обувшись и накинув на голову капюшон ветровки, задержалась в коридоре, бросив взгляд в висевшее на стене зеркало. Щёки мои алели стыдом, как пластмассовые бусины рябинового букета, глаза горели решимостью.
Я услышала голоса мужа и свекрови на лестничной клетке, уже взявшись за ручку входной двери, и замерла на месте, а потом отступила,