Зоны контакта и посредники
Хотя культурные связи между вторым и третьим миром чаще всего возникали в акте чтения, просмотра или воображения, иногда они складывались и в совершенно конкретных, материальных «контактных зонах». Эта концепция, разработанная Мэри Луизой Пратт применительно к социальным пространствам, где культуры «соприкасаются, сталкиваются и борются между собой», в контексте испанской колонизации Америки с присущей ей иерархичностью, использовалась и во многих других исторических и актуальных контекстах [29]. Применение этой концепции к взаимодействию советского культурно-бюрократического аппарата с культурными деятелями Африки, Азии и Латинской Америки требует ее частичной переработки: в этих проектах, чрезвычайно асимметричных, ограниченных рамками советской внешней политики и тщательно спланированных, отсутствовало явное насилие, которое было ядром изначальной версии теории Пратт.
Контакты были сосредоточены главным образом в городах и сообществах Средней Азии, в меньшей степени – Кавказа. Эти пространства, где исторически пересекались разные народы Азии, также являли собой пример попыток СССР модернизировать свои окраины. Ташкент, самый населенный город советской Средней Азии, очень рано стал средоточием инициатив такого рода. Уже в сентябре 1920 года здесь расположилась штаб-квартира Туркестанского бюро Коминтерна, а через несколько месяцев в городе была основана Коммунистическая партия Индии и появилось индийское военное училище (проект, задуманный индийским коммунистом Манабендрой Роем, чтобы обучать национальную освободительную армию, не имел успеха). В начале 1920‑х годов надежды на антиимпериалистические восстания в Азии постепенно сошли на нет, и демонстрация экономических, социальных и культурных достижений советской Средней Азии в межвоенный период была рассчитана преимущественно на отечественную аудиторию [30].
Только после смерти Сталина СССР начал активно завоевывать расположение недавних колоний, а затем организовал массовую кампанию, призванную распространить по всему миру сведения о своих успехах в развитии Средней Азии. Хотя главной советской витриной для стран третьего мира был Ташкент, бесчисленные делегации из Африки, Азии и Латинской Америки приезжали также в Алма-Ату, Самарканд и Бухару, Тбилиси и Баку. Историки, изучающие советскую периферию, показали, насколько советская власть использовала этот более ранний опыт советизации Средней Азии для воздействия на афро-азиатскую аудиторию [31]. Писатели и режиссеры, приезжавшие из стран Азии и Африки, часто особо отмечали сочетание исконной среднеазиатской культуры и советской современности, гармоничное этническое многообразие этих городов, прославившуюся своим гостеприимством шумную узбекскую публику, толпами стекавшуюся на них посмотреть. В целом их перспектива позволяет нам рассматривать советскую Среднюю Азию как космополитическую зону контакта с незападным миром, а не культурно отсталую и экзотическую советскую провинцию, которую видела в ней ориентированная на Запад московская интеллигенция.
Средняя Азия и Кавказ не только выступали главным пространством подобных взаимодействий – оттуда происходили культурные посредники между СССР и афро-азиатским миром. Имена Шарафа Рашидова, Мирзо Турсун-заде, Чингиза Айтматова, Ануара Алимжанова, Расула Гамзатова, Зульфии (Исраиловой), Камила Ярматова, Малика Каюмова и Толомуша Океева занимают видное место в списках советских делегатов на съездах писателей стран Азии и Африки и кинофестивалях. Они были не просто марионетками. Разумеется, они действовали в соответствии с советской культурной политикой, и их небелая кожа призвана была свидетельствовать об этническом и расовом многообразии Советского Союза и рассеять остававшееся у многих культурных деятелей Африки, Азии и Латинской Америки подозрение, что СССР – попросту еще одна белая империя. Однако, что еще важнее, подобные контакты с третьим миром обеспечивали политическому и культурному руководству советской Средней Азии собственный интернационализм, охватывающий незападные культуры и общества. Положение ключевых советских посредников давало им право предъявлять Москве свои требования. От этих международных отношений выигрывали не только деятели культуры, но и обычные люди – зрители, читатели, организаторы и посетители фестивалей, – которые были активно вовлечены в этот процесс.
Существовал еще один тип посредника, поддерживающего культурный диалог между СССР и третьим миром, особенно в литературе после Второй мировой войны, – это уроженец Азии или Латинской Америки (африканцев в этом списке меньше) левых взглядов, как правило, коммунист, либо проживший некоторое время в СССР, либо попавший в советскую орбиту еще до войны: Жоржи Амаду в Бразилии, Пабло Неруда в Чили, Николас Гильен на Кубе, Назым Хикмет в Турции, Мулк Радж Ананд в Индии, Фаиз Ахмад Фаиз в Пакистане, Мао Дунь, Го Можо и Эми Сяо в Китае и Поль Робсон в США. Как признанные литераторы и деятели искусства, симпатизировавшие СССР в позднесталинскую эпоху, когда внешние культурные контакты Советского Союза были особенно ограниченны, они не только представляли в глазах советской публики современную литературу и культуру своей страны, выступая чуть не единственным ее олицетворением, но и прокладывали этой культуре дорогу к советскому бюрократическому аппарату, продвигали писателей (как советских, так и своих соотечественников), создавали репутации и составляли списки приглашенных [32]. Постепенное расширение связей СССР с третьим миром в постсталинский период заметно пошатнуло их монополию как представителей своих стран, не особенно изменив ее логику. Некоторые из них, в частности Амаду, вышли из коммунистической партии после шокирующих разоблачений, прозвучавших в секретном докладе Хрущева в 1956 году; другие, такие как Хикмет, сохраняли верность делу Советов, хотя и критиковали СССР за деградацию; наконец, третьи, например китайские авторы, утратили прежнюю роль после советско-китайского раскола 1960‑х годов [33]. После смерти Сталина на их место заступили новые посредники, такие как Усман Сембен и Алекс Ла Гума, впрочем, так и не добившиеся ни представительской монополии, ни тесных связей с советской культурной бюрократией, какими могли похвастаться их предшественники.
Существовал и третий тип посредников, особенно характерный для кинематографа: западноевропейские культурные деятели левых взглядов, сохранившие верность идеалам раннесоветского революционного искусства и авангарда и продолжавшие развивать их, когда официальные советские писатели и режиссеры утратили такую возможность. Благодаря им «советский след» обнаруживается в незападных культурных пространствах, куда советская литература, кино и критика едва ли могли попасть самостоятельно [34]. В данной книге я, в частности, рассматриваю в такой роли влияние нидерландского режиссера Йориса Ивенса на кинематограф стран третьего мира в 1960–1970‑е годы.
Место Советского Союза в постколониальных исследованиях, мировой литературе и кинематографе
Помимо культурной истории советских контактов с третьим миром, в этой книге встречаются экскурсы в постколониальные исследования, мировую литературу и кинематограф, в рамках которых в последние тридцать лет в значительной мере происходят переосмысление транснациональной географии, распространение текстов, литературо- и киноведческий анализ. Ученый, интересующийся связями русской и советской культуры с остальным миром, вскоре неизбежно обнаружит, что география, разработанная теоретиками постколониализма и построенная на отношениях Запада и Востока, оставляет ему мало места. Конечно, некоторые из самых интересных работ по истории России, Восточной Европы и Евразии написаны за последние двадцать лет специалистами, адаптирующими эту теорию к изучаемым ими регионам и периодам, пусть зачастую их методы и результаты различны [35]. Слависты, вдохновленные призывом Дэвида Чиони Мура, начали анализировать постсоветскую ситуацию с использованием постколониальной оптики [36].
Однако обратная сторона взаимодействия (пост)колониального и (пост)социалистического – попытка систематически осмыслить влияние Октябрьской революции, русской и советской культуры на постколониальную мысль и культуру – явно не актуализирована. Роберт Янг и Тимоти Бреннан оказались в числе очень немногих теоретиков постколониализма, проявивших интерес к этому взаимодействию. Янг посвятил несколько глав своей книги «Введение в историю постколониализма» (Postcolonialism: A Historical Introduction, 2001) реконструкции марксистского наследия постколониальной мысли, сложившегося к 1917 году, когда эстафету подхватила советская власть [37]. Он касается также соображений