Разумеется, это была та самая земля, что обычно называлась тогда Палестиной, а в административном отношении представляла собой несколько провинций Османской империи. Если не считать того факта, что физически они не находились на территории, намеченной для их национального возрождения, во всем остальном еврейские светские националисты, назвавшие себя сионистами, подражали недавним национальным движениям и национальным государствам, созданным итальянцами, французами и другими европейскими народами [81].
Об этом раннем периоде, когда были посеяны семена нынешнего конфликта, написано немало. На международной арене лидеры сионистского движения искали благосклонности турок-османов, которые управляли спорной территорией; позднее и арабские националисты, и сионисты направили свои дипломатические усилия в сторону Великобритании, Франции, США и других великих держав. Так выстраивалась схема, в рамках которой противники ищут и привлекают на свою сторону могущественных внешних игроков, призванных поддержать их требования. В результате к основному соперничеству между двумя зарождающимися на одной и той же территории национальными движениями добавлялись внешние слои и участники, что только осложняло дело.
В 1913–1914 гг. представители сионистского и арабского движений несколько раз встречались, чтобы обсудить возможность соглашения, которое помогло бы им избавиться от таких внешних игроков; из этого ничего не вышло [82]. На местах первые контакты между сионистскими первопроходцами/поселенцами и коренным арабоязычным населением (мусульманами и христианами) были неоднозначными: случаи непонимания, подозрений и трений перемежались примерами сотрудничества и добрососедства [83].
Незамеченная проблема?
Я уже приводил свидетельства, подтверждающие, что арабов с самого начала беспокоило назревающее столкновение с сионистами в Палестине. В последнее десятилетие османского периода похожие опасения и тревогу выражали многие другие арабские политики, чиновники и журналисты [84].
Но что думали о коренном населении первые сионисты? Неужели они не предвидели никаких проблем в отношениях с арабами? Существует масса доказательств того, что сионисты знали о страхах, подозрениях и враждебности жителей региона, в который они переезжали. Известный еврейский эссеист Ахад-ха-Ам оставил несколько тревожных сообщений о том, что он увидел в ходе поездки по поселениям сионистов в Эрец-Исраэль в 1891 г. [85] В 1899 г. сам Теодор Герцль счел необходимым направить письмо в защиту сионизма мэру Иерусалима Юсуфу аль-Халиди, надеясь смягчить его враждебность и развеять его опасения [86].
Подобных попыток сионистов проанализировать и/или преодолеть сопротивление жителей османской Палестины было немало [87]. Но ни одна из них, увы, не была ни последовательной, ни эффективной, поскольку своими успехами в османской, а позже британской Палестине сионизм был обязан дипломатии на самом высоком уровне. Можно только предполагать, смогли бы сионисты, если бы постарались, завоевать доверие населения на местах, преодолев тем самым разрыв между устремлениями двух народов, живущих на этой спорной земле. Мы вернемся к этому вопросу в главе 12 как к одной из вероятных упущенных возможностей предотвратить разрастание конфликта.
Колониализм и национализм
Европейские корни национального движения евреев за «возвращение в Сион» заставляют нас задуматься над вторым основным противоречием, которое до сих пор обсуждается и сторонами конфликта, и теми, кто стремится его понять и объяснить. Вот этот вопрос: Было ли сионистское решение еврейского вопроса еврейским вариантом национального возрождения и освободительной борьбы, охватившей тогда весь мир? Или же сионизм был частью агрессивной европейской колониальной экспансии на Ближнем Востоке, сутью и смыслом которой были эксплуатация, ограбление и угнетение коренного населения?
Зарождающийся арабский национализм и сионизм столкнулись не в вакууме; они действовали в широком контексте европейской экономической, политической и культурной экспансии на территорию четырехсотлетней Османской империи, которая находилась в состоянии упадка и двигалась к своему распаду. С точки зрения еврейской истории и мировоззрения нового сионистского движения евреи считали, что, переезжая в Палестину, они возвращаются на историческую родину. Но для арабоязычных местных жителей, в основном мусульман, эти новоприбывшие сионисты были незваными гостями (в лучшем случае) или захватчиками (в худшем). Перед нами противоречие точек зрения, которое едва ли можно было снять, убедив одну сторону в правоте другой.
Выбор любого ответа на вопрос «Чем был сионизм: легитимным проявлением еврейского национализма или же частью агрессивной европейской колониальной экспансии?» влечет за собой ряд последствий. Во-первых, он серьезно влияет на то, как сделавший его человек оценивает исторические данные, а также интерпретирует доказательства и доводы, приводимые конфликтующими сторонами. Во-вторых — и это, вероятно, еще серьезнее, — он равносилен выбору той или иной стороны путем принятия основного посыла ее нарратива и отрицания нарратива другой. Принятие сионистского нарратива возвращения противоречит палестинскому нарративу вторжения и колонизации, а поддержка колониальной интерпретации отказывает в легитимности сионистской версии развития событий. Наблюдатели, ученые и журналисты, которые могут искренне считать себя непредвзятыми, беспристрастными и нейтральными, едва отдав предпочтение одной точке зрения перед другой, автоматически и сами присоединяются к той или иной стороне спора, соответственно одобряя и осуждая действия его основных участников. Даже ответ «правы оба» описывает позицию, которую большинство приверженцев той или иной стороны сочтут наполовину неверной.
В последнее время колониально-поселенческий дискурс обрел огромную популярность среди ученых всего мира: в некоторых академических кругах он стал почти аксиомой, не требующей ни доказательств, ни обсуждения [88]. Даже в Израиле «постсионисты» и многие «новые историки» (глава 12) сознательно принимают этот подход, бросая вызов общепринятому представлению о героических еврейских первопроходцах, которые принесли местному населению одно только добро и никакого вреда. Видный критик колониально-поселенческого дискурса Илан Троен считает, что эта нынешняя мода нарочито искажает аргументы, которые некогда звучали достаточно убедительно, чтобы и общества, и научный мир в странах Запада признавали национальные права евреев-сионистов. Троен считает, что в XX в. произошел грандиозный «сдвиг парадигмы в изучении Палестины», и пытается убедить читателей в несостоятельности этой новой парадигмы [89].
Неудивительно, что другие произраильские ученые, как и вообще те, кто придерживается парадигмы сионизма как еврейского национализма, считают модель «Израиль как колониальный проект» неубедительной. Израильские и произраильские ученые и эксперты вложили массу интеллектуальной и пропагандистской энергии в противодействие этой точке зрения: сионисты и израильтяне, утверждают они, «не ханаанеи и не крестоносцы», они «коренной народ, а не колониальные захватчики» [90]. Давая отпор оппонентам, они заодно ставят под вопрос мотивацию людей, продвигающих колониально-поселенческий нарратив, отвергают его как пропагандистский и оспаривают точность или надежность лежащих в его основе научных работ. Отмечая, как в 1970-е гг. в западных научных кругах изменилось отношение к Израилю, историк из Хайфского университета