В конце 1980-х и в 1990-е гг. недовольство израильской публики новыми историками (которых часто ошибочно объединяют с открыто «постсионистскими» и антисионистскими израильскими и еврейскими учеными) было весьма ощутимым, и оно породило серьезное сопротивление им [551]. Одни критиковали новых историков за то, что те не учли дисбаланса в доступности документальных источников, который естественным образом привел к непропорционально острой критике в адрес сионистских и израильских руководителей, тогда как о том, что думали и делали в то время арабские и палестинские лидеры, не говорилось ничего или почти ничего. Другие высказывались резче, обвиняя новых историков в том, что те без разбора режут священных коров в эгоистичной погоне за славой и карьерным ростом. Третьи обвиняли этих ученых в том, что ими движет дух противоречия, или, хуже того, в «суицидальной» ненависти к себе и своему народу [552].
У феномена новых историков, помимо того что он возбудил оживленные и порой некрасивые публичные исторические дебаты среди израильтян и евреев, имелись и другие последствия. Оставшаяся часть этой главы будет посвящена двум из них, а именно:
(1) росту популярности подхода, который при изучении причин кажущейся недостижимости арабо-израильского мира ставит в центр внимания упущенные возможности,
(2) влиянию этого специфически израильского явления на тенденции в палестинской историографии.
Упущенные возможности
Отыскивать и использовать окна возможностей, продвигая интересы своего народа, — прямая обязанность лидеров и государственных деятелей. Похожая задача стоит и перед исследователями и аналитиками, которые, пусть и не вставая с кресел и рассуждая ретроспективно, должны анализировать историю конфликтов и указывать на упущенные возможности для мирного урегулирования.
У таких упражнений по анализу прошлого может быть две цели: возложить вину на потерпевших неудачу лидеров или же узнать больше о природе конфликта и о шансах на его окончательное разрешение. Пристрастные и полемически настроенные авторы преследуют первую цель, в то время как ученые и политические консультанты тяготеют, скорее, ко второй. На следующих страницах мы рассмотрим оба варианта использования метода упущенных возможностей.
Многие из израильских новых историков изображали арабо-израильский конфликт так, будто он в первую очередь является чередой упущенных возможностей достижения мира. Люди, рассуждающие подобным образом, ставят перед собой цель понять, почему не удалось достичь мира, а также разоблачить и осудить ту сторону или стороны, на которые возлагается ответственность за эти предполагаемые упущенные возможности. Однако сужать дискуссию до этого единственного аспекта и предполагать некую степень ретроспективной уверенности в том, что только «могло бы случиться», — значит упрощать гораздо более масштабные и сложные явления, которые следует рассматривать в совокупности и как составляющие самого конфликта, и как причины, по которым он до сих пор не урегулирован.
Подход, который помещает в центр внимания упущенные возможности, представляет собой разновидность анализа альтернативных сценариев (контрфактического анализа) — а это область интересов философов и специалистов по международным отношениям. Контрфактический анализ в значительной степени опирается на умозрительные предположения [553]: если бы только А сделал (или не сделал) Б, то В точно/возможно сделал бы (или не сделал бы) Д. Пример такого рода исторического подхода — анализ следующего предположения: «Если бы Гитлер и нацистская партия не пришли в 1933 г. к власти в Германии, то сионистское движение, может быть, не переполнило бы подмандатную Палестину еврейскими иммигрантами; и тогда палестинцы, возможно, смогли бы создать арабское государство с еврейским меньшинством». Во многих смыслах это и впрямь увлекательное и популярное занятие [554], но в качестве методологии исторического исследования оно в высшей степени проблематично. У нас нет никакой возможности узнать, как та или иная сторона могла бы отреагировать на гипотетические возможности. Предположения в духе «если бы… тогда» и «что, если…» имеют дело с воображаемыми событиями и их еще более воображаемыми последствиями, которые мы не можем ни установить, ни подтвердить, даже если невероятно хорошо научились делать выводы задним числом.
Чтобы по-настоящему разобраться в судьбе переговорных попыток, мы должны выйти за рамки модели «что, если…» и изучить весь комплекс взаимосвязанных причин, объясняющих, почему одни переговоры терпят неудачу, а другие приводят к успеху [555]. «Добрая воля» и «искреннее стремление» к «миру» (пять растяжимых, субъективных и неточных слов, охватывающих широкий спектр условий) — не единственные определяющие факторы. Тот, кто обращает внимание только на них, часто поспешно осуждает одну из сторон за вероломство, из-за которого была упущена очередная возможность положить конец конфликту. Такой подход обычно является частью схемы, которая, по мнению автора, доказывает, что арабские, палестинские, сионистские или израильские руководители не были по-настоящему заинтересованы в мире, и это позволяет ему обвинить ту или иную сторону в затягивании конфликта [556]. Подобные мысленные эксперименты не всегда полезны и разумны, хотя и могут сослужить службу людям, защищающим интересы той или иной стороны.
Наиболее известные примеры подхода упущенных возможностей представлены, как я уже отмечал, в трудах новых историков, которые в большинстве своем считают израильских лидеров виновными в том, что после войны 1948 г. было упущено множество шансов прекратить конфликт. Это видно, например, в раннем исследовании Ави Шлаима, посвященном сирийскому лидеру Хусни аз-Заиму, а также в более поздних его работах «Сговор через Иордан» (Collusion across the Jordan) и «Железная стена» (The Iron Wall) [557]. В частности, Шлаим и другие новые историки критикуют израильское руководство за то, что оно не приложило достаточно усилий к преобразованию ограниченных соглашений о перемирии, подписанных в 1949 г., в более обширные и прочные мирные договоры и не пошло навстречу предложениям арабской стороны. Они приводят архивные свидетельства, указывающие на то, что и Давид Бен-Гурион, и даже такие «голуби», как Моше Черток/Шарет и Абба Эвен, принимали сознательные решения, направленные на удержание захваченных в ходе войны территорий, и не желали идти на сделку, которая предполагала бы переговоры о цене, которую (побежденные) арабские государства запросили бы за подписание мирного договора, — то есть об отводе войск от линий перемирия к границам, предусмотренным одобренным ООН в ноябре 1947 г. планом раздела, и репатриации палестинских беженцев [558].
В ответ на это традиционная сионистско-израильская историография обычно вспоминает о сорвавшемся в 1919 г. соглашении Хаима Вейцмана с эмиром Фейсалом как о наиболее ярком примере серьезности