— А Кассиопея?
— Кассиопея в полном отчаянии. У нее же дети.
— Пока я здесь лежу, я почти ничего не знаю. Мария не рассказывает всего.
— Чем меньше ты знаешь, тем лучше…
— Это так, — взволнованно подтверждаю я, — и все же… все же, как может человек сохранить мужество, если он не знает, что происходит, ему ведь не на что опереться. Мы же не старые подпольщики, которые годами привыкали… Поодиночке мы — ничто. А как дела в гимназии?
— Ничего. Тихоход говорит, что с каждым днем все меньше народу. Католики точат когти. В открытую угрожают доносами.
Мефистофель опять встал и заходил по комнате.
— Когда выздоровеешь, мы переправим тебя. К партизанам. Многие уже ушли. Там сейчас здорово. Раньше был отлив из города, сейчас начался прилив.
— А как твоя жена?
Мефистофель остановился, взглянул на меня и отвернулся к окну.
— Она в Бегуньях. А ребенок — у ее матери, в Камнике.
Мефистофель почему-то долго рассматривает улицу, сады, дома. У дома напротив стоит почтальон с сумкой через плечо и разговаривает с моим отцом.
— Слушай-ка, — говорит через некоторое время Мефистофель, чтобы перебить собственные мысли, — ты знаешь, что убили любовника твоей сестры?
— Я слышал.
— Здесь, у калитки. Кто-то размозжил ему голову. Буквально. Его нашли чуть свет. Я пытался выяснить, но никто не знает, кто и почему это сделал.
— Этого они от меня не могли скрыть, — бормочу я.
Мефистофель не оборачивается. Я смотрю на его широкую спину и чувствую, он хочет мне что-то сказать, совсем не то, что уже сказал.
— В доме был обыск, нашли какие-то бумаги. Ты не оставлял дома никаких документов? Твой брат арестован.
— Об этом я не знал, — отвечаю я, — но я уверен, что все уничтожил. Это, наверно, бумаги Антона. Он приносил домой четницкие газеты.
Мефистофель обернулся с чуть заметной улыбкой.
— Хорошо бы тебе отсюда перебраться.
А, подумал я, вот в чем дело. Он беспокоится.
— А куда?
— Куда? Если бы я знал! Все явки переполнены. Я сменил легальную квартиру. Я думаю, тебе стоит смотаться не только из-за Карло. Ты же знаешь, каждый день идут облавы и обыски. Всех мужчин увозят в казармы. Всех мало-мальски подозрительных задерживают, отправляют в Италию.
— Я об этом почти ничего не слышал, — говорю я, глотая слюну.
— Знаю, — отвечает Мефистофель. — Мария не хочет тебя волновать.
— Лучше бы она мне все рассказывала.
— В казарме всех проводят мимо окошек, за которыми стоят осведомители. Больше всего боятся какого-то Розмана. Он сбежал от партизан и теперь свирепствует в Любляне.
— А ты там был?
— Два раза. Один раз меня схватили у здания Матицы, другой раз — у Петричка, у меня там было свидание. Сошло благополучно, так как в Любляне никто из местных меня не знает. Тихохода один раз взяли с гранатой. Он спустил ее в штанину — к счастью, он был в шароварах. И его освободили. — Мефистофель улыбнулся: — Теперь, дорогой мой, пошло всерьез. И люди держатся хорошо, хотя предатели успевают немало напакостить.
— Неужели нельзя их ликвидировать?
— Мы не можем устраивать резню. Надо убрать главных.
Мефистофель снова подходит к окну. Почтальон прощается. Отец стоит у парадной двери. Он высох, скрючился. Посреди улицы копошится пестрая курица, которую он зовет Иванкой. Она пытается искупаться в пыли, но пыли еще слишком мало.
— Вот так, — говорит, помолчав, Мефистофель, — у тебя есть время подумать. Мне не хотелось тебя беспокоить, но тебе лучше знать, как обстоят дела. Буржуазия пошла на последний шаг. Они уже не грызутся между собой. Положение крайне сложное. Запрещаются какие бы то ни было самовольные действия. Понимаешь? В случае чего-либо чрезвычайного я пришлю к тебе Тихохода. Он вне подозрений.
Мефистофель повернулся к двери. Я подумал, что он собирается уходить, но он снова подошел ко мне и посмотрел в глаза:
— А как там с этой женщиной, что живет наверху?
— Да никак, — отвечаю я. — А что там может быть?
Он смотрит на меня строго, хочет услышать ясный ответ, но я действительно не понимаю, что ему нужно.
— Когда ты скрывался у нее, ты спал с ней?
Я приподнялся и покраснел. О черт, подумал я, что же ответить?
— Нет, — сказал я, — никогда. Я скрывался в комнате этого самого ее поручика, который был тогда в отпуске.
— Это правда?
— Правда, — отвечал я. — Хотя не знаю, как это можно доказать.
Мефистофель пожал плечами.
— Чертова баба, — сказал он. — Я направил к ней Леопарда, ему как-то раз некуда было идти ночью. Она пустила его и пригрела в своей постели.
— Ну? — спросил я нетерпеливо.
— Да ничего, — ответил серьезно Мефистофель. — Ничего особенного. Она не должна была этого делать. Парень теперь ходит как ошалелый.
Это было как проклятие. Мне пришлось вернуться к Анне.
Она стояла у окна и смотрела в сад. Отец возился с двумя тополями. Он надолго останавливался перед каждым из них, оглядывал дерево со всех сторон, точно намеревался запечатлеть в памяти все до мельчайших подробностей. Затем он взял шерхебель и начал очищать ствол, медленно, кусочек за кусочком, не слишком резко и не слишком плавно. Очистив дерево, он притащил стремянку и пилу. Прислонил стремянку к дереву, попробовал ногой, крепко ли стоит, переставил и снова попробовал, пока не убедился, что влезать на нее не опасно. Взобрался и спилил несколько сухих веток. Затем спустился на землю, отступил на несколько шагов и еще раз придирчиво оглядел дерево. Так, вероятно, разглядывает свое произведение скульптор, подумала она с улыбкой. Смешные эти старики. Все принимают всерьез. Если уж они берутся за какое-нибудь дело, им кажется, что именно вокруг него должен вращаться весь мир. Все остальное исчезает, немеет, теряет всякий смысл. Вот и сейчас из всего, что есть на свете, для отца существуют только эти два дерева, которые надо очистить и обрезать. Иногда она наблюдает, как он берет в руки курицу, заглядывает ей в глаза, затем открывает ей клюв, поднимает перья, ощупывает ноги — все по порядку, пока наконец не опускает ее на землю. Какая-нибудь крестьянка на его месте выпустила бы курицу в воздухе, и та, хлопая крыльями, свалилась бы сама. Он — нет. Он опускает курицу с такой осторожностью, будто это яйцо. И потом обеими руками отряхивает брюки.
— Бедняга Кайфеж, — прошептала она. Интересно, какой он был в молодости? Такой же мямля, как сейчас, тоже ходил кругами, как священник вокруг алтаря? Неужели он так же ходил вокруг женщин? Она засмеялась и приложила ладонь к губам. Еще заметит, что она над ним