В передней было, как всегда, темно, кухонная дверь чуть прикрыта. Через щель в коридор падал луч света. Я прислушался и услышал голос матери:
— Макароны никуда не годятся. Когда-то у нас были белые…
Подгнившая доска скрипнула под моей ногой. Дверь открылась, и в коридор выглянула Филомена.
— Кто там?
— Почему ты не запираешь дверь? — спросил отец.
Я шагнул вперед. Филомена стремительно отступила.
— Это я, — сказал я, ступая в полосу света.
Филомена отошла к столу у окна, где они с Антоном перебирали фасоль. Отец сидел у плиты и читал газету. Он снял очки и смотрел на меня тупо, без удивления. Мать стояла рядом и мешала макароны в кастрюльке. На полотенце, висевшем на стене за ее спиной, были все те же выгоревшие красные буквы: «Муж охотно бывает дома, если жена хорошая хозяйка». Антон только взглянул на меня и продолжал перебирать фасоль. Я прикрыл за собой дверь и сел на ближайший стул.
— Ты еще жив? — хрипло спросил отец. — Мы думали, ты уже пал жертвой своего легкомыслия.
— Крапиву мороз не берет, — быстро, не оборачиваясь, сказал Антон.
— Наверно, ты принес нам денег, — сказала мать. — Пора бы уже тебе нам помогать. Мы тебя учили, чтобы ты нас в старости…
Филомена прыгающими пальцами перебирала фасоль, не сводя с меня глаз.
— Учили, — прервала она мать. — Наверно, это в школе его научили убивать…
— Мелкую — в сторону, слышишь?! — заорал на нее Антон.
Мать смотрела в кастрюлю, а я то переводил взгляд с одного на другого, то смотрел на всех вместе. И вдруг мне показалось, что я что-то перепутал. Да я же здесь не дома, сказал я про себя. Это какое-то нелепое недоразумение. Я никогда тут не был дома. Мать была в черном переднике, в котором она выглядела непривычно — полнее, чем на самом деле. Я с удивлением подумал, что не чувствую к ней ни любви, ни ненависти. Ничего… Но к отцу все же…
— Зачем ты пришел? — спросил он. — Ты что, не знаешь, что можешь нас погубить?
— Прежде всего себя, — заметил Антон.
— Я пришел попрощаться с вами, — с трудом выдавил я из себя. — Не ссориться.
— Хотел бы я посмотреть, — повернулся ко мне Антон, — как ты выйдешь из города?
— Не беспокойся.
— Ну иди, — сказал отец. — Забудь про нас, как будто нас нет. Так будет лучше для тебя и для нас.
— Но мы тебя не забудем, — сказала ядовито Филомена. Она сидела бледная, взвинченная, и я боялся, как бы она не начала кричать.
— Верно, — ответил я. — Мы друг другу ничего не должны.
— Не должны? А за Карло? Зверюга!
— Да, — сказал я спокойно, — Карло, разумеется, был ангел. Мы и послали его к ангелам, как ему положено.
— Тише, — остановил нас отец. — Ну иди. Не вноси ненависти в наш дом. Нам ее и так хватает.
Мать уперлась обеими руками в плиту и сдавленно сказала:
— Уходи же. Тебе лучше уйти.
— Такой паренек, — хихикнул Антон. — Будет солдат хоть куда. В первый же день наложишь в штаны. А стрелять можно и в спину, сзади, и из-за угла… Ну-ну… увидишь сам…
— Ты-то вот действительно обделался в первый же день, — возразил я. — Не успело еще начаться, а ты уже был дома за печкой.
Он вспыхнул:
— Сопляк, ты мне еще проповеди будешь читать!
— А что? Сопляки вроде меня вынуждены были взяться за оружие, когда такие мужчины, как ты, наложили в штаны.
Он стукнул по столу и встал, весь побагровев:
— Ты!.. Желторотый!
Отец вскочил, растопырив трясущиеся пальцы:
— Ради всего святого… тихо… Он услышит… Там наверху… Марти…
Я поднялся, держа правую руку в кармане.
— Пусть слышит, — сказал я, — какое мне дело! Этот трусливый болван, этот дезертир — он еще будет меня обзывать… Я хотел просто попрощаться с вами…
От волнения я не мог говорить. Повернувшись, я вышел в коридор. Филомена едва слышно вскрикнула. Я захлопнул за собой парадную дверь и, выйдя в сад, на секунду остановился, чтобы успокоиться. Я дрожал. Вдруг я услышал, как Антон бежит по коридору. Я отступил в тень и приготовил гранату. Дверь стремительно распахнулась, и на пороге показалась фигура Антона. В руках он держал какой-то продолговатый предмет — топор или полено. Он всматривался в темноту.
— Где ты? — зарычал он. — Сукин сын!
Сам не знаю как, я сорвал предохранитель с гранаты и швырнул ее. Она упала на ступеньку перед дверью. Антон отскочил за косяк, а я кинулся за дом. Раздался взрыв, наверху с треском распахнулось окно. Слышно было, как на балкон посыпались стекла. Я остановился и приложил руку к губам, только теперь поняв, что я натворил. Я вдруг почувствовал слабость. Еле-еле дополз до забора соседнего дома — идти к Тртникам мне не хотелось.
Кто-то кричал во весь голос. Я перелез через забор. Мне пришло в голову, что вряд ли это крик раненого. В окне у Анны метнулась тень. Не думая об опасности, я бросился на траву и заплакал. Я задыхался от стыда и от сознания, что не имел права этого делать. Послышался топот солдатских сапог, улицей проезжал грузовик. Солдаты, вопя, остановили его, а потом ринулись в сад. Из чердачного окна к ним взывал Витторио Марти.
Солдаты начали шарить по саду — к счастью, без фонаря. Несколько раз они подходили к самому забору. Мне и в голову не пришло отползти. Правда, я хотел приподняться и заглянуть через забор, но не смог. Вскоре из нашего дома послышались крики и шум, хриплый голос Витторио Марти. В окнах то зажигали, то гасили свет. Опершись на локти, я отполз от забора на такое расстояние, что за деревьями мне видна была улица. Прошла целая вечность, прежде чем гам в доме утих. Я видел, как их гнали к грузовику: впереди отец, за ним Филомена и мать, следом Антон.
Мне стало словно бы чуть легче. Я поднялся, прислонился к дереву и обнял его, как человека. Витторио Марти дошел с ними до калитки, запер ее и с револьвером в руке вернулся в дом. Зажглись фары грузовика. На мостовую лились белые снопы света. Слышно было, как в доме бушевал Марти — он гасил свет, запирал двери. Я кусал губы, вспоминая строгий взгляд Тигра сквозь стекла очков. Не разжимая рук, я опустился на землю и прижался к стволу дерева.