Он отвел взгляд, уперевшись им в зелень парка.
— Мы сделали все, что только возможно, — начал он перечислять монотонно, как зачитывая отчет. — Общий и биохимический анализ крови. МРТ всех органов. УЗИ брюшной полости, кардиограмма, энцефалограмма. Все показатели в пределах возрастной нормы. Никаких опухолей, воспалительных процессов, патологий. Кроме того, что ваш отец буквально иссыхает, по всем остальным показателям он здоров как бык.
— И вы просто так опустите руки? — спросил я без единой ноты упрека.
— Никто не опускает руки, — он снова посмотрел мне в глаза, и на этот раз я увидел в них не только усталость, но и профессиональную досаду врача, столкнувшегося с необъяснимым. — Мы пытаемся разобраться. Собираем консилиумы, консультируемся с коллегами из других больниц и НИИ. Но, к сожалению, у нас пока нет ответа, что делать, — он выдержал паузу. — Мне очень жаль.
Он протянул мне руку, и я ответил на рукопожатие. Его ладонь была сухой и прохладной.
— Если что-то изменится, мы вам сообщим, — сказал он и, не говоря больше ни слова, направился к лифту.
Я проводил его взглядом. Двери лифта закрылись, унося с собой последнюю надежду на простое медицинское объяснение. Мои подозрения в том, что это не просто обычная болезнь, крепли с каждой секундой.
Развернувшись на пятках, я направился к палате отца.
Дверь в палату, очевидно, была не заперта. Я толкнул ее, проходя внутрь. Воздух здесь был стерильным с легкой примесью антисептика, который явно добавляют для мытья полов, и одеколоном.
Палата была одноместной, просторной и обставленной по высшему разряду. У дальней стены, напротив широкой функциональной кровати, на стене висел большой плоский экран, на котором беззвучно мелькали кадры какого-то новостного канала.
Мой взгляд скользнул по оборудованию. Две тонкие прозрачные трубки тянулись от аппарата у стены к носу отца, подавая кислород. В вену на его левой руке была введена игла капельницы, из которой в его организм медленно поступал питательный раствор. На груди виднелись датчики, провода от которых уходили к монитору у кровати.
На экране мерно, в такт биению сердца, пульсировала зеленая линия. Цифры, показывающие давление и сатурацию, были в пределах нижней границы нормы. Ритмичный, безразличный писк кардиомонитора — пип… пип… пип… — был единственным звуком, нарушавшим тишину.
Он лежал, приподнятый на подушках, и смотрел в телевизор. На нем была простая больничная пижама, но даже в ней он сохранял остатки былого аристократического лоска. Седые волосы аккуратно зачесаны, на тумбочке у кровати дорогие часы, смартфон и книга. Но мой профессиональный взгляд видел не это. Я видел крайнюю степень истощения, которую приметил еще тогда в особняке.
— Виктор.
Его голос, тихий и хриплый, заставил меня вырваться из размышлений и сконцентрировать внимание на нем. Андрей Иванович заметил меня и выключил телевизор пультом, указав слабой рукой на стул, стоявший у кровати.
Я сел, поставив локти на колени. Какое-то время мы просто молчали.
— Я рад, что ты приехал, — сказал он наконец, повернув голову в мою сторону.
Внутри меня почти мгновенно завертелась буря негодования.
Рад? Ты же сам меня выгнал. Вышвырнул, как ненужную вещь, на край Империи, лишь бы не видеть, не слышать.
Я глубоко вдохнул, осаживая чужую волну эмоций.
— Что стало поводом для того, чтобы ты решил меня пригласить обратно? — спросил я ровно, без эмоций.
Он слабо усмехнулся, и эта гримаса лишь сильнее подчеркнула его изможденность.
— Знаешь, я ожидал, что ты начнешь ругаться, кричать, упрекать. Или что ты вообще не приедешь, проигнорируешь мое письмо. Но ты ответил. Спокойно, по-деловому. Я не ожидал даже этого. А сейчас вот ты сидишь рядом и вместо упреков просто задаешь вопросы. Я не узнаю тебя, Виктор.
— А я не узнаю тебя, — ответил я, обводя взглядом его исхудавшую фигуру, аппаратуру, палату. — Где тот статный, волевой мужчина, который во всех искал характер? Передо мной его нет.
— Твоя правда, — вздохнул он. — Его больше нет.
— Так что же стало поводом? — повторил я свой вопрос, глядя ему прямо в глаза. — Кроме того, что ты, прости меня за прямоту, отец, умираешь.
Он на мгновение замер, затем его губы скривились, и он медленно, с натугой, цыкнул зубом.
— Дмитрий погиб, — сказал он глухо. — Твой брат.
Я молча кивнул. Удивления не было. Лишь холодное подтверждение догадки.
— Я догадывался, — сказал я. — Видел его фотографии в сети и то, что его две недели уже не было на связи. Куда его занесло?
— Он решил доказать всем, что он настоящий Громов, — в голосе отца прозвучала горечь, — а не просто прожигатель жизни. Подал прошение на контракт в армию. После учебки его отправили на западную границу. Эльфийские партизаны… Засада.
— «Лесные братья», — уточнил я. — Читал новости.
— Именно, — кивнул он.
— Ясно.
Я помолчал. Смерть брата, которого старый Виктор ненавидел, и которому завидовал всю жизнь, не вызвала во мне ничего, кроме отстраненного сочувствия к старику.
— А моя сестра? — спросил я. — Почему она не с тобой, раз ты в таком состоянии.
Лицо Андрея Ивановича исказилось.
— Настасья… С того дня, как я отдал ее замуж за человека, которого она презирала, наши отношения закончились.
Я хмыкнул. Значит, и тут он умудрился все испортить.
— Надеюсь, это решение принесло тебе хоть какую-то пользу.
— Аристократически да, — процедил он. — Финансово — ни капли. Иногда я даже жалею, что сделал это.
Эмоции снова вспыхнули внутри меня.
«Ты жалеешь? Когда ты вообще о чем-нибудь жалел?»
— Мы с тобой не общались много лет, — сказал он тихо. — И я, чтоб ты знал, Виктор, иногда жалею об очень многом.
Мне