– О чем вы говорите?
Юко улыбнулась, и ее улыбка была полна самодовольства.
– О, да будет тебе. Ты подозревала, скорее всего.
Нет, не подозревала.
– Это был несчастный случай. – Голос Нори дрогнул. Ее самообладание мгновенно исчезло. – Ты не могла его предотвратить. Это была воля Бога.
– О, моя дорогая девочка. Ты вообще ни на что не обращала внимания?
В комнате стало холодно.
– Ты никогда не причинила бы ему вреда, – вызывающе сказала Нори, стоя на том, во что верила. – Никогда.
Глаза Юко были холодны.
– Он должен был находиться в Вене. Шпионы заверили…
Нори вцепилась в столбик кровати, чтобы не упасть.
– Шпионы?
– Да, шпионы, – выплюнула старуха. – Не будь дурой. Половина вашей кухни была у меня в услужении. И дворовый мальчик тоже. Ты действительно думала, что мы позволим вам бегать без присмотра?
Нори потеряла дар речи. Она могла только стоять и в ужасе наблюдать, как распутываются нити ее мира.
– Акира должен был уехать в целости и сохранности за границу, – бесстрастно продолжала бабушка. – Неужели ты не понимаешь? Все это было ловушкой с самого начала. Хиромото купили, купили за бесценок. Не удивилась, что он пригласил именно тебя? Он выполнял приказы. Домашние шпионы обещали нам, что Акира будет в безопасности. Хиромото надлежало устроить все так, чтобы ты поехала в машине одна. Разве ты не понимаешь? Водитель задолжал нам целое состояние – больше, чем мог заплатить. Ему пообещали, что долги будут погашены, а его семья останется невредимой и не будет нуждаться. Он был готов умереть, чтобы искупить долг. Ах, девочка, подумай! Случайность была организована.
Она наклонилась вперед, обливаясь потом и тяжело дыша от усилий. Ее голос был тихим и слабым, однако слова звучали оглушающе.
– Единственным человеком, который должен был находиться в машине, была ты.
У Нори подломились колени. Ужасная правда сдавила ее сердце.
– Ты его убила, – прошептала она.
– Не оскорбляй меня, – огрызнулась Юко. – Я не позволяю себе таких неуклюжих выходок. Все это было делом рук твоего деда. Я тут ни при чем. Я бы предоставила событиям идти своим чередом. Я пыталась его остановить, когда узнала… но было слишком поздно, и теперь я отправлюсь в ад с черным грехом на душе.
Она ткнула костлявым пальцем в грудь Нори.
– Ты спровоцировала его сверх всякой меры. Ему было невыносимо видеть, как Акира достигает зрелости, находясь в ловушке, под твоим ублюдочным каблуком. Он хотел освободить внука.
– Он его убил, – всхлипнула Нори. Ее решимость была сломлена. Ее разум был сломлен. – Все это… все это из-за твоей ненависти ко мне. И много ты выиграла? Ты прервала свой собственный род, ты сама определила свою судьбу. Мама, Акира… я… Ты сожгла все дотла.
– Именно поэтому ты должна занять свое место! – воскликнула Юко. – Чтобы появился смысл! Чтобы все это не было напрасно!
– Это с самого начала было напрасно, – выдохнула Нори.
Кулак вокруг ее сердца продолжал сжиматься; она знала, что жить осталось недолго.
Но ей было все равно.
– Все это не может закончиться здесь! – Юко застонала, и ее глаза впервые наполнились слезами. – Ради всего святого, не может! Ты – все, что осталось. Не дай его смерти быть напрасной. Не упусти шанс сделать что-то хорошее. Ради любви к Богу! Нори!
Ради любви к Богу.
Нори повернулась на каблуках и побежала. Она бежала вслепую, не думая. Ей и не нужно было думать.
Было только одно место, где она могла спрятаться.
На чердаке ничего не изменилось.
Упав на четвереньки, как собака, Нори поняла, что это единственное место, которое когда-либо она по-настоящему считала своим. Подходящее место для смерти.
И действительно, на этот раз она умирала.
Какая бы способность к страданию ни была в ней заложена, она давно ее преодолела.
Нори рвала на себе волосы, наблюдая, как ненавистные локоны падают на пол. Ногти яростно скребли кожу, рассекая плоть. Она рыдала и рыдала, пока ее не вырвало зеленой желчью. А потом, когда желчь ушла, ее вырвало только воздухом.
Сквозь жгучую пелену слез Нори видела свое отражение в зеркале.
Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя.
А потом она закричала.
– Ненавижу тебя!
Ты должна была знать. Глупая девчонка.
Она рухнула на пол и почувствовала, как что-то хрустнуло в голове. В комнате не осталось воздуха, и теперь ее дыхание становилось все медленнее и медленнее, а перед глазами все плыло. Она раскинула руки и уставилась в потолок.
Чувство между болью и освобождением.
Освободи меня от моего обещания.
Отпусти.
Хватит. Я пыталась.
Отпусти меня.
Возник поразительный белый свет, ярче любого солнца, а затем, впервые в жизни, кто-то ей ответил.
Я просыпаюсь в саду.
Должно быть, меня сюда принесли. Я чувствую запах цветов еще до того, как открываю глаза. Аромат каждого существующего экзотического цветка наполняет мое тело, я окружена им.
Это не мой сад.
Я открываю глаза и вижу, что он бесконечен; сад простирается за горизонт. Небо идеального синего цвета, а облака плотные и кремовые, как будто кондитер изготовил их вручную. Ласковое солнце заливает все вокруг мягким белым светом.
Я знаю, что это не обычный сад. Я также знаю, что мне предназначено быть здесь.
Я встаю и прикрываю глаза рукой, чтобы защитить их от света. Порезы на руках исчезли, как будто и не было.
Я слегка наклоняюсь и приподнимаю подол своего кимоно, белого, как алебастр, и сшитого из тончайшего шелка. Оно украшено крошечным мелким жемчугом и расшито кику но хана, хризантемами. Поднимаю край до талии и провожу пальцами по мягкой плоти внутренней части бедра. Мой шрам тоже исчез. Я поправляю юбку и начинаю идти, не знаю куда, но вперед.
Я иду под деревьями с низко свисающими ветвями, тяжелыми от спелых гранатов и яблок, бананов и лаймов, слив, абрикосов, вишен и фруктов, названий которых я не знаю. По высокой траве разбросаны гроздья красных цветов, похожих на упавшие фейерверки. Я наклоняюсь, чтобы поднять розовую розу.
На стебле нет шипов.
Затем доносится мягкий, прекрасный звук. Я даже не колеблюсь, прежде чем последовать за ним. Это похоже на песню сирены. Я никогда не могла устоять перед ней, да и не хотела бы сопротивляться. Я не спрашиваю себя, куда я иду или почему нахожусь в этом месте, явно не предназначенном для глаз смертных. Может быть, я мертва.
Я прижимаю руки к животу и продолжаю идти. Если я мертва, то и пусть. Это место… рай. И здесь ничего не болит. Всю свою жизнь я носила в себе тупую боль, такую постоянную, что я едва ее замечала. А теперь замечаю, потому что она исчезла.
Слышится ровное журчание ручья где-то поблизости, на фоне песни. А та, кстати, звучит теперь очень знакомо.
Я невольно иду быстрее, пытаюсь поймать мотив. Земля теплая под моими босыми ногами. Где же я слышала эту песню?
Звук становится громче и насыщеннее, омывая меня и очищая от всей боли, которую я когда-либо испытывала. Теперь я бегу. Бегу через рощу деревьев, ветви которых изгибаются, образуя нимб над моей головой. Я бегу мимо чистого пруда, где плещутся утята. Бегу, пока не оказываюсь на лугу с темно-фиолетовыми лютиками, доходящими мне до пояса, и улыбчивыми красными маками.
Сердце колотится в груди, глаза лихорадочно блуждают в поисках источника музыки. Немного впереди меня – дерево. Я вытягиваю шею, чтобы лучше видеть, и понимаю: дерево персиковое.
Тогда я узнаю.
Это «Аве Мария» Шуберта. Моя первая и единственная колыбельная.
На этот раз я не бегу. Я иду, как ребенок, который только учится ковылять. Я не осмеливаюсь идти быстрее. Я не смею дышать. Боюсь сделать что-нибудь такое, что могло бы нарушить окружающую гармонию, на каком бы плане существования я ни находилась. Я раздвигаю высокую траву и подхожу к подножию дерева.