Лев Александрович был женат на дочери Константина Дмитриевича Бальмонта Нине Константиновне. Ее дедом по матери был купец Андреев, который мальчишкой в 1870-х годах позапрошлого века пришел в Москву в лаптях и с котомкой за плечами. А потом стал купцом первой гильдии. Ему принадлежали все дома по правой стороне Тверской улицы в Москве. Ее мать, Екатерина Алексеевна Андреева, воспитывалась уже с боннами и получила отличное образование, знала несколько европейских языков. Сам же Бальмонт происходил из обедневших владимирских дворян и вторым браком женился на очень богатой купеческой дочери Е. А. Андреевой. Бальмонт и Екатерина Алексеевна переводили Уайльда, Кальдерона, Гамсуна. В начале века эти писатели в России издавались только в их переводах. Нина Бальмонт-Андреева, которая стала женой Льва Бруни, была их единственной дочерью.
Потом Бальмонт и Екатерина Алексеевна расстались. Через много лет, в 1921 году, Бальмонт уехал в Париж, а Екатерина Алексеевна всю жизнь прожила в Москве. После дореволюционной роскоши, богатства она, не жалуясь, жила в какой-то проходной комнатке со своей приятельницей Анненковой – мужеподобной женщиной, про которую говорили, что она внебрачная дочь Александра III. Они вместе занимались переводами, Анненкову никто не тронул. Она была так же одинока, как и Екатерина Алексеевна. Похоронены они в одной могиле.
Лев Бруни очень уважал свою тещу и всегда, приезжая на ее дни рождения, привозил ей в подарок какой-нибудь свой рисунок. Екатерина Алексеевна была в прекрасных отношениях с матерью Льва Александровича – Анной Александровной Бруни-Соколовой из рода знаменитых акварелистов Соколовых. И хотя Екатерина Алексеевна увлекалась антропософией и была ученицей Штейнера, а Анна Александровна – православной христианкой, между ними никогда не возникало никаких недоразумений.
После отъезда Бальмонта в Париж и Екатерина Алексеевна, и Нина Константиновна продолжали с ним переписываться. Однако когда в 1937 году Лев Бруни возглавил мастерскую монументальной живописи на Рождественке, Екатерина Алексеевна сказала дочери: «Нина, больше папе не отвечай». И переписка прекратилась. Нина Ильинична Нисс-Гольдман говорила, что видела сотни открыток из Парижа, написанных чудесным, летящим бальмонтовским почерком.
Сам Лев Бруни был человеком смелым, но осторожным. Нисс-Гольдман вспоминала, что, когда ее приятеля, известного югославского поэта Радуле Стийенского (она вылепила его поясной портрет, местонахождение которого сейчас неизвестно), отправили в лагеря и он стал писать ей оттуда письма, а она отвечать, Лев Бруни приказал: «Эту переписку, Нисс, прекрати».
Еще одна приятельница Нины Ильиничны, детская писательница Хабиас, в том же 1937-м оказалась в лагере. Нина Ильинична вспоминала, что это была очень симпатичная женщина, миниатюрная, всегда оригинально одетая, раздираемая тайными страстями… Хабиас писала оттуда трогательные письма, прося прислать чего-нибудь сладенького. Бруни запретил отвечать ей…
Когда Бруни приходил в министерство культуры, его там встречал один и тот же чиновник, который намеренно не поднимал головы от стола и почти не разговаривал. Бруни все это надоело, и однажды, увидев чиновника в той же позе, он подошел, взял его за волосы и ткнул о стол, потом повернулся и вышел. Больше в министерство культуры он не ходил.
Лев Бруни, имея большую семью, всю жизнь бедствовал. Нина Ильинична говорила, что Лев мечтал о большой религиозной фресковой живописи. Он говорил: «Вот вырастут дети, и не нужно будет так зарабатывать на хлеб». Ему некогда было читать, его целиком заедал быт, семья, необходимость зарабатывать, но он всегда был окружен блестяще образованными людьми, суждениям которых полностью доверял. Очень ценил тонкий ум Габричевского – известного архитектора, который постоянно бывал у них в доме; дорожил его дружбой. По пятницам к Бруни заходила Надежда Павлович, бывал Константин Липскеров, автор пьесы «Надежда Дурова». Иногда заходил Клюев, дружбой с которым Бруни особо гордился. Частым гостем в доме был Борис Пастернак, но Лев Александрович никогда не цитировал его, ни одной его строчки. Он любил только Клюева и Мандельштама. Очень любил клюевские строки и цитировал: «А железо проклято от века…» или: «Всепетая Матерь сбежала с иконы, чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдать и с Псковскою Ольгой за римские боны усатым мадьярам себя продавать». Из Мандельштама любил цитировать строчку: «Слепая ласточка в чертог теней вернется…»
Старший брат Бруни, Николай, был летчиком. Однажды, когда его самолет терпел катастрофу, он дал себе клятву, что если останется жив, то посвятит себя Богу. Самолет разбился, однако Николай остался жив; он порвал с авиацией и принял сан священника. В 1921 году он отпевал в Петрограде Блока, которого знал лично (мать Николая и Льва Бруни дружила с матерью Блока).
Николай обвенчался с девушкой, на которой сначала собирался жениться Лев. Позже Лев Александрович, смеясь, говорил: «Хорошо, что не женился, Анечка слишком добродетельна». Жили Николай и Анна в Малоярославце, у них было семеро детей. Несмотря на свое священство, Николай Александрович, будучи страстным поклонником футбола, выписывал из-за границы много спортивных журналов. Он любил яркую футбольную форму и одаривал ею местных мальчишек, вместе с которыми сам с упоением гонял мяч. Жена его возмущалась: «Батюшка! Побойся Бога, вспомни свой сан!» В ответ он улыбался: «Анечка! Ты ничего не понимаешь. Футбол – это игра будущего». Несмотря на сан, он не бросил работу в ЦАГИ у Туполева.
Николай был арестован за «связь с иностранцами», которые, кстати, тоже работали у Туполева, и попал в лагеря; в 1938 году его приговорили к расстрелу. Когда заключенных, среди которых был и Николай Бруни, вели на казнь, они, поняв, что терять им уже нечего, стали ругать советскую власть и Сталина самыми последними словами. Николай Александрович их увещевал: «Братья! Что же вы такие слова говорите? Вы сейчас перед Богом предстанете. Вспомните об этом». В 1954 году один из заключенных, чудом спасшийся, разыскал дочь Николая Бруни Анастасию и рассказал ей о последних минутах отца. «Твой отец был святым», – сказал он.
После ареста Николая тут же арестовали и его жену. Она пробыла в лагерях 15 лет и, лишь вернувшись, узнала, что от удара молнии на палубе парохода на глазах у Нины Константиновны Бруни-Бальмонт погибла ее пятнадцатилетняя дочь. Лев Бруни и Нина Бальмонт все эти годы содержали детей Николая.
Лев часто привозил в Малоярославец продукты своим племянникам, хотя росли они вполне самостоятельно. Один из сыновей Николая впоследствии стал известным велогонщиком и однажды, чтобы спасти зазевавшегося ребенка, бросился под колеса несущегося под горку огромного грузовика. Нина Ильинична Нисс-Гольдман говорила: «Так рок преследует этот род за великий дар Льва Бруни и Бальмонта».
В самые последние месяцы жизни Льва Александровича что-то между ним и Ниной Ильиничной разладилось, это был очень сложный психологический момент. Все дело было в недосягаемом масштабе духовных требований Бруни и в самозабвенной любви к живописному феномену самой Нины Ильиничны. На похоронах, когда прощались с Львом Александровичем, Нисс-Гольдман