Только теперь, рассмотрев поближе этого голубоглазого блондина и обтягивающее его сукно непривычного цвета и покроя, тетушка Пэло впервые заметила свастику на лакированном хвосте машины.
Несмотря на то что самолет был похож на наш, тетушка, впившись глазами в свастику, всем существом почувствовала, что перед нею враг. Тот самый смертельный враг, который вот уже два года калечит жизнь всей деревни, увел почти всех молодых мужчин и вовсе отнял маленького Шалико, «погибшего смертью храбрых» где-то под далеким и неведомым Ленинградом. Это явно был тот самый враг, который хотя и впервые представился тетушке Пэло воплощенным в человека, но уже успел принести столько горя, а теперь вдобавок еще въехал прямо в кукурузу! Последнее особенно больно кольнуло старуху, и она, собрав остаток сил и держа перед собой тяпку, спотыкаясь, ринулась на врага.
В следующую минуту произошла такая мимическая сцена.
Барон, расстегнув кобуру и вынув из нее вальтер, показал его тетушке и демонстративно забросил через плечо.
После этого летчик с полупоклоном поднял обе руки кверху, жестами и мимикой показывая, что он безоговорочно капитулирует именно перед этой дамой.
Такая развязка наступила как раз вовремя, потому что, доковыляв до самолета, тетушка Пэло окончательно выдохлась, абсолютно не зная, что делать дальше, и скорее беспомощно, чем грозно, продолжая бормотать свое «арварга».
Но как только барон поднял руки, тетушка Пэло сразу приободрилась и, продолжая держать тяпку, как держали перед боем свои секиры ее предки, древние колхи, головой повелительно показала посланцу дьявола, чтобы он повернулся и шел в сторону шоссе.
Во-первых, там скоро начнут ездить взад и вперед грузовики. Во-вторых, там недалеко за поворотом обычно стоят два моряка, которые несколько раз здоровались с тетушкой Пэло, когда она проходила мимо них. Вот к ним-то она и отведет этого свалившегося с неба шайтана!
Еще через пятнадцать минут на утреннем пути между Поти и Сухуми можно было наблюдать не совсем обычную картину: впереди, по середине шоссе, шагал самый длинный из обер-лейтенантов германского Люфтваффе [3]; первое время он держал руки поднятыми выше плеч, затем постепенно опустил их до уровня груди, словно готовясь лениво обнять кого-то и, наконец, покосившись назад и решив, что конвоирующая дама настроена не слишком воинственно, бросил руки по швам и шел расслабленным шагом бездельника, совершающего утренний моцион. При этом его длинная, так называемая аристократическая, а точнее говоря, лошадиная физиономия ничего не выражала, словно ее владелец привык перелетать линию фронта каждое воскресенье.
В десяти шагах за ним, в затылок, бесшумно шлепала по асфальту босыми ногами тетушка Пэло, с удовольствием отдыхая от жесткой, каменистой земли; и хотя она никогда не жаловалась на эту землю, что может засвидетельствовать святая заступница Пелагея, все же она была рада этому случайному отдыху для ног. Сохраняя строгое лицо, тетушка Пэло продолжала нести тяпку горизонтально, как оружие, хотя и холодное, но готовое к бою.
Один раз пленный попробовал обернуться и заговорить, но тетушка Пэло так взглянула ему в лицо, что, встретив жесткий и сухой блеск этих старческих глаз, он потерял всякую охоту к установлению контакта со своим конвоиром.
После этого Эшленбург не делал попыток оборачиваться, и они продолжали аккуратно двигаться по шоссе. При этом со стороны можно было заметить, как не меру длинный ариец начал расчетливо укорачивать шаг, чтобы сопровождавшая его дама не упала от усталости, ибо кто же иначе удостоверит его гуманность, добровольную посадку и разоружение?
А матери было действительно тяжело. Годы, работа и скудное питание отнюдь не возбуждали охоты к длительным прогулкам, хотя бы и с таким замечательным приобретением. И старая Пэло, внутренне улыбаясь, трогательно вспомнила покойного деда и его любимую пословицу: «Шечвеули чирис джобия, шеучвевел лхинсао!» [4] — и, может быть, впервые почувствовала так осязательно всю иронию стариковской мудрости, так как тяжелая работа на каменистом поле сейчас казалась во много раз легче этого победного марша.
Наконец из-за поворота показалась первая ласточка утренней тыловой дороги в виде четырехтонного «студебеккера», с грохотом промчавшегося на север.
Шофер этой «ласточки» чуть не выпал из кабины от необычности промелькнувшей живой картины. Но тетушка Пэло не подала никакого сигнала о помощи, лишь выражение ее лица стало еще более строгим и даже торжественным, а немец, приняв к краю шоссе, продолжал невозмутимо шагать. Водитель нажал на «железку», наверное рассчитывая найти разгадку странному происшествию где-нибудь впереди, и «студебеккер» вскоре скрылся из виду.
Конвой в составе одного перебежчика с эскортом в качестве старой тетушки подошел к опушке очемчирских джунглей, прорезанных широкой просекой. Справа и слева от шоссе оставались заболоченные полосы, покрытые густым и цепким кустарником, над которым в лучах утреннего солнца клубились целые облачка мошкары и мотыльков. А дальше, по бокам просеки, темной стеной стоял сплошной лес, перевитый лианами и не пропускавший дневного света.
Дойдя до поворота у опушки, тетушка Пэло похолодела. Там, где обычно стояла матросская застава, не было ни души. В груди у тетушки стало пустынно и безнадежно, как в Пицундском храме. С тех пор как бог позволил убить маленького Шалико, у нее с богом никак не налаживался душевный разговор, а новые паломничества в Пицунду не приносили ничего, кроме возраставшей горечи. Той горечи, которую знают только матери, пережившие своих сыновей.
Тетушка Пэло несколько раз тревожно оглянулась вокруг, и вдруг два самых больших придорожных куста поднялись и пошли ей навстречу.
Сперва испуганная тем, что это ей мерещится от усталости, тетушка очень обрадовалась, когда поняла, что это как раз и есть те самые матросы, только их каски и маскхалаты щедро украшены терновником и ветками граба. Не поднимись моряки, она прошла бы мимо них, не заметив заставу.
Тетушка Пэло ликовала в душе, но внешне ничем не выразила этого; сдержанно улыбнувшись в ответ на приветствие моряков, она снова сделала суровое лицо, знаками дав понять, что передает в их руки немца, и повернула назад, к своему полю.
— Э, нет, мать! Так не пойдет! Мы чужих трофеев не подбираем! Придется тебе до командира топать.
Если тетушка Пэло знала русский язык немногим лучше немецкого, то широкую улыбку моряка и его одесскую жестикуляцию не понять было невозможно. Тетушка поняла и осталась.
Через минуту в кустах раздался звук зуммера, и один куст сказал другому:
— Так что остаешься за Кучеренко. А мы до комбата с матерью и с этим верзилой! Позвони, что будем в десять ноль-ноль строем кильватера. Ясно?
Немец смотрел на матросов, и цвет его лица оставлял желать много лучшего.