Горько было читать строки о том, как город захлестывает волна грубого шовинизма, насаждаемого грузинскими меньшевиками и конкурирующими с ними азербайджанскими мусаватистами и армянскими дашнаками.
Пока Кавказский фронт медленно распадался, но еще удерживался на территории Турецкой Армении, пока С. Шаумян, представляя Советскую власть, призывал сейм решить национальную проблему на основе ленинских принципов пролетарского интернационализма, было еще время консолидировать здоровые силы и создать жизнеспособную федерацию. Но это означало бы союз с РСФСР, на что категорически не хотели идти меньшевики всех национальностей и их зарубежные «покровители».
Еще формально заседал Закавказский комиссариат, а грузинские меньшевики потребовали от служащих — русских или армян — в двухмесячный срок сдать государственный экзамен для ведения делопроизводства на грузинском языке.
Затея с экзаменами нужна была грузинским меньшевикам, чтобы отсеять русских, армян и азербайджанцев. Однако увольнение с работы одновременно означало потерю продовольственных карточек и даже права жительства в Тифлисе. Для моих родных, которых уже внесли в проскрипции, так как «сын служит у большевиков, да еще во флоте», надвигалась катастрофа. Мать была больной старухой, а ее дочь — днем счетоводом, а вечером — домохозяйкой. Они проживали в маленькой каморке под горой святого Давида Мта-Цминда и не имели других средств для существования.
Такие письма еще можно читать, когда сам находишься в аналогичных условиях. Но дело в том, что адресат в это время наедался до отвала, был хорошо одет и жил в теплой каюте. В подобных случаях любому сыну трудно глотать флотский борщ за обедом, когда хлеб на столе кажется нарезанным нелепо большими кусками и в количестве, превышающем потребности самых жадных членов кают-компании.
А флот еще жил колоссальными запасами Свеаборгских складов и почти ни в чем себе не отказывал.
Я показал письмо командиру и секретарю судового комитета. Сказал, что, так как давно не посылал родным денег, имею небольшое накопление, золотые запонки и часы, почему прошу отпустить на два-три дня в Петроград с тем, чтобы попытаться отослать все это домой через приятеля, переславшего письмо.
Получил я не только разрешение, но и почти фиктивную командировку, с тем чтобы воспользоваться казенными «литерами» (проездными документами).
Надо полагать, что это происходило в последних числах декабря 1917 года, так как запомнился мне один из доводов командира — В. Е. Эмме: «В Брест-Литовске делегации подписали перемирие. Очевидно, скоро и войне конец. Да и лед в Финском заливе такой еще крепкий, что не очень развоюешься. Успеете съездить!»
Еще с периода приемных испытаний «Изяслава» в Ревеле у нас была бесконечная, бюрократическая распря с Глакором [28] по вопросу о месте расположения переключателей артиллерийских приборов.
«Вряд ли вы добьетесь разрешения на перенос переключения поста, но хоть испортите настроение старым перечницам. Составьте сами себе предписание и отношение в Артуправление Глакора. Ну, а затем, посылайте деньги матери; только не советую связываться с какими-либо комиссионерами или маклерами. Долго не задерживайтесь. Желаю удачи!»
И вот автор в чистеньком вагоне Финляндской железной дороги. Топят. Но в буфетах на станциях — хоть шаром покати.
Раза два — проверка документов морскими патрулями.
Один раз — Финской Красной гвардией.
Сразу же схлопотал нечто вроде выговора от старшины первого обхода.
«А где штамп с разрешением Центробалта?»
Я даже не знал, что такой нужен.
Рассказал все честь по чести, включая дело с мамашей. Не задержали.
С Финляндского вокзала — в Адмиралтейство.
Питер какой-то непривычный. Знакомый и в то же время — новый.
За два-три дня, доведя до бешенства одного из старых олимпийцев Глакора, наконец понял, что здесь никакого решения не получу, поэтому направился в Морскую Коллегию (другое крыло Адмиралтейства) и стал ждать приема у председателя.
Иван Иванович Вахрамеев [29] принял меня не один.
В бывшем кабинете Григоровича [30] находилось еще пять-шесть матросов, которые вели жаркий политический спор, по-видимому, в связи с ходом переговоров в Бресте.
Мое появление было встречено очень недоброжелательно. Все замолкли, будто при появлении неприятельского лазутчика. Враждебность усилилась, когда узнали о цели прихода. Но когда на листе из блокнота Вахрамеева была набросана схема переключения, то он, как техник, сразу все понял и с недоумением спросил:
— Неужели такую чертовщину допустили на самом лучшем миноносце? Когда он был заложен?
— В 1915 году!
— Значит, для царя строили?! Значит, это не саботаж, а просто глупость?! Ну вот что, товарищ... сейчас, конечно, нам не до схемы приборов на отдельных миноносцах. Придет время — изменим. Не первая ерунда, которую придется исправлять после хозяйничанья Адмиралтейств — Коллегии. А вы нам лучше скажите: артиллерия корабля в порядке? Команда есть? Настроение офицерства?
На все вопросы я ответил вопросом: «А разве опять воевать будем? С кем? Ведь идут переговоры?» — и по выразительной мимике присутствующих понял вторую свою ошибку. Пришел не вовремя и вылез с нетактичным вопросом.
Поэтому быстро и четко доложил:
— Артиллерию можно приготовить в двое-трое суток. Команды — 40—45%, но больше не убывает. Офицерство против тяжелых немецких условий.
— А что можете предложить лучше?
Я промолчал.
— Ну то-то! А теперь, мичман, если не хотите выпасть из тележки, возвращайтесь срочно в Гельсингфорс!
— Есть. Сегодня же ночью выеду!
Последняя фраза явно улучшила атмосферу, и не успел я дойти до двери, как горячий диспут матросов возобновился.
В кармане лежал конверт почти недельной давности, с адресом друга детства, который в 1915 году был призван в армию прапорщиком, а сейчас проживал у какой-то пышной блондинки на правах рыцаря защитника.
Два раза ревнивая блондинка, опасавшаяся, очевидно, что могут вовлечь ее обожаемого Шурика «в политику» или увезти в Армению, разговаривала со мной весьма неохотно, через дверную щель, не снимая цепочки.
На третий раз Шурик распахнул дверь и, дав своей любимой шлепок, выпроводил ее из комнаты, напоминавшей антикварный магазин. Стало ясно, что Маркозову есть кого охранять и есть что охранять.
— Единственный путь переслать матери деньги — это армянское землячество при соборе на Невском. Кое-кому из коренных армян разрешили возвратиться на родину. Найдешь честного человека — довезет. Но предупреждаю, тертерам [31], монахам и вообще всей этой братии не давай ни копейки. Мошенник на мошеннике!
— Может, ты пойдешь со мной и поможешь? — спросил я.
— Э, нет! Мне туда по некоторым соображениям показываться нельзя! До