Молчание совершенно не подготовленного и ошарашенного человека было неправильно понято.
— Во-первых, по приезде в Ереван вы получите подъемные и командировочные закавказскими деньгами или валютой, так что сможете помочь своей матушке, и я надеюсь, вы будете настолько благоразумны, что увезете ее с собой из этого грузинского «рая». Во-вторых, по принятии флотилии, вам будет присвоено звание капитана первого ранга, с правами командира соединения, то есть вы станете первым армянским флагманом. И, наконец, я не вправо сейчас вам выдавать некоторые государственные проекты, так как связан словом с американскими представителями, но смею вас уверить, что вам недолго придется быть в горах и очень придется подумать о Трапезунде.
Теперь по его интонации видно было, что он не сомневался в согласии собеседника, да еще морского офицера, которому представляется возможность избавиться от пресловутых «зверств» балтийских матросов.
— Генерал! А что происходит сейчас там, на месте? По газетам понять ничего нельзя.
— Обстановка сложная, к тому же меняется с каждым днем. Кавказский фронт распадается, но есть договоренность с союзниками, что на территории Армении войсковое имущество, оставляемое русской армией, переходит к нам. Вот почему я предпочел бы, чтобы вы скорее прибыли на место.
— Но турки? Они же не будут ждать? — спросил я.
— Американцев побоятся! — пренебрежительно сказал генерал. — Вы лучше скажите, кто из армян служит во флоте?
— Только один — капитан второго ранга Гарсоев [37], очень достойный офицер, подводник, известен всему флоту после катастрофы с подлодкой (задолго до войны) в Либаве, когда он не растерялся и вел себя настолько отважно. что, собственно, ему обязан весь экипаж своим спасением. За это он получил вне очереди производство в старшие лейтенанты.
— Приятно слышать!.. А скажите, вы не могли бы взять на себя переговоры с капитаном Гарсоевым...
— Извините, но никаких подобных поручений я на себя брать не могу. К тому же он на одиннадцать лет старше меня и на столько же лет раньше произведен в офицеры. Он сам должен решать, что ему делать.
— Ясно! Считайте, что этого разговора не было. Когда можно рассчитывать на вашу готовность ехать домой?
— Генерал! Я состою на службе в Балтийском флоте РСФСР и на нелегальный уход, проще говоря на дезертирство, не пойду.
— Никто от вас этого и не ожидает. Предоставьте это нам. Советская власть декларировала самоопределение отдельных народностей и малых наций. Вы откуда родом?
— Из Карабаха.
— Вот и отлично!
— Но у меня нет с собой метрики или послужного списка.
— Это ничего! Срочно вышлите на имя србазана заявление и документ, удостоверяющий место рождения и национальность. Остальное сделает полномочное представительство, соблюдая все формальности, и вы официально сможете перейти к нам. Согласны?
— Мне надо подумать, — ответил я.
— Подумайте о своей матушке, о своем блестящем будущем, о великом будущем своей великой родины. И, может быть подумав, вы не возвратитесь в Гельсингфорс, а поедете сразу домой, во втором эшелоне.
— А разве Армянской республике будет выгодно, когда узнают о том, что ее единственный флагман скрылся с прежнего места службы, не сдав дела и кассу? (Тут я погрешил против истины, так как ревизорские суммы мною давно были сданы новому ревизору из содержателей — товарищу Ларионову.)
— Аствац! Он говорит истину! — с наигранным восхищением воскликнуло скользкое преосвященство, обращаясь к наследнику царей.
Последний снисходительно улыбнулся и изрек:
— Офицер всегда должен оставаться офицером! — после чего встал и, обращаясь к србазану, сказал в повелительном тоне: — Отправить в четвертом эшелоне! — И затем, обращаясь ко мне: — Желаю успеха! До встречи в Ереване!
Еще полчаса в канцелярии, а я становлюсь обладателем любопытного документа.
На шикарной («слоновой») бумаге — с вычурным гербом и двойным штампом — на армянском и русском языках удостоверяется, что сие выдано полномочным представительством Армянской национальной республики при РСФСР. Текст из пятнадцати строк, которые я с трудом могу разобрать по складам, заверен твердой подписью генерала и скользким автографом его скользкого секретаря. Документ завершается огромной печатью, сочетающей много воинских, звериных и царских символов.
На обороте, для того чтобы владелец бумаги мог выбраться за пределы РСФСР, напечатан русский перевод, в котором после выспреннего вступления говорилось, что:
«...предъявитель сего, Ованес Тер-Исакян, бывший мичман русского флота, является командующим Горно-Озерной Ванской флотилией Армянской республики, следующий к месту своей службы...», и далее, что: «полномочное представительство просит русские, грузинские, армянские и прочие власти оказывать названному командующему всяческое содействие.
Спарапет [38] — Багратуни.
Секретарь ПП Армении при армянском соборе святой Екатерины в Петрограде (подпись)».
От городской думы по Невскому ветер несет снежинки и легкий мусор. Выйдя за ограду собора, вдыхаю сырой холодный воздух и как бы стараюсь очистить свои легкие от ладана и тяжелой, душной атмосферы, которой дышал последние часы. Затем, из-за отсутствия урн, увеличиваю количество мусора, так как очищаю свои карманы, разрывая бумажки и справки, данные мне для проникновения в так называемый четвертый эшелон, который через месяц или два должен уйти в Закавказье. Подумав, оставляю только «фирман» на право командовать катерами, завезенными по частям на быках, солдатами и матросами Кавказского фронта. Оставляю не только для развлечения кают-компании или чтобы похвастаться, что получил «повышение» на 1720 метров над уровнем моря и должность капитана первого ранга, с малореальным расчетом отправить в Тифлис хотя бы запонки и часы с пресловутым четвертым эшелоном.
Самому не совсем ясно, почему прямо не сказал генералу Багратуни, что не поеду в Армению, и почти два часа обманывал тщеславие србазана и спарапета, мечтавших о Великой Армении «от моря до моря». Но хорошо помню, что ни на минуту не оставляло сознание, что мое место там, где корабль, за который я вместо с другими товарищами отвечаю перед народом и который в холодном Финском заливе защищает не только Россию, но и Армению; корабль, где у меня новая семья, пусть разнонациональная, но с которой я прошел нелегкий путь с февраля и вместе воевал против немцев; команда, у которой многому научился и пользуюсь доверием, т. е. тем, что дороже всяких отличий и чинов.
Люди, оставшиеся на миноносце, — разве они не имели личных забот дома? Особенно сейчас, когда делили помещичьи, монастырские и кабинетские земли. Разве не сказал со строгой печалью в голосе мой друг матрос Иван Капранов после рассказа о моей матери: «...У меня дома мать — старуха! Голодает. Даже крышу некому залатать... У нас в Тверской губернии сволочей