С этого момента все зависело от искусства не менять пеленга на председателя так, чтобы трюмный механик все время экранировал «отдыхающего» от глаз командира. Что командир, как всегда, будет сидеть с неподвижностью Будды — артиллерист не сомневался: он служил вместе с Несвицким несколько лет.
Наконец послышалось разрешение начать доклад: в ту же минуту прекратилась возня с курением и размещением приглашенных.
Опытный лектор сделал краткое вступление о запутанном международном положении, сложившемся перед началом войны, после чего плавно поплыл по страницам истории десятилетней давности, почти не заглядывая в конспект. Следуя за концом указки, плавно поплыли к берегам Северной Африки германские крейсера под командованием контр-адмирала Сушона, оказавшегося хорошим дипломатом, отличным моряком и изрядной лисицей.
О фактическом открытии военных действий с Францией Сушон узнал по радио и 4 августа нахально обстрелял порт Бон и Филиппвиль, в которых грузились французские колониальные войска, направлявшиеся в метрополию. Налет был дерзким, совершенно неожиданным и остался абсолютно безнаказанным. Затем — скачок в Мессину, принадлежавшую пока еще не воюющей Италии, где адмирал уговорил дать ему топливо. Там же он узнал об объявлении войны Англией. Ложными маневрами Сушон запутал и французский флот, и англичан, но в конце концов на горизонте показались английские броненосные крейсера «Индефетигейбл» и «Индомитейбл» в сопровождении легкого крейсера «Даблин».
Началась погоня.
Международная обывательская молва всегда приписывала немцам — особенно военным — исключительную пунктуальность и организованность: Сушон вряд ли мог согласиться с этим ходячим мнением, так как сперва он получил радиодирективу прорываться в Атлантику, а через несколько часов — в австрийские порты, со специальной оговоркой, что переход в Дарданеллы запрещается.
Но хитрый адмирал смотрел дальше Оберкомандомарине (ОКМ) и знал, что в правящих кругах Турции грызутся две группировки: одна — за союз с Германией и войну с Россией, а другая — за позицию нейтралитета.
Инсценировав неполучение последней директивы, Сушон начал отходить на восток. Маневр был очень рискованным, так как из-за незаконченного ремонта котлов «Гебен» мог давать максимум 22,5 узла, а именно в скорости было все его преимущество перед англичанами, вооруженными двенадцатидюймовыми пушками.
Небезынтересно, что английский историк Корбетт, ссылаясь на немецкие источники, писал: «Попытка пройти в Дарданеллы представлялась настолько сомнительным предприятием, что большинство офицеров написало завещание».
Сушон оказался прав и по другой причине. Хотя он и знал, что за ним неизбежно будет организована погоня, еще яснее он понимал, что англичанам его корабли были бы значительно более опасны в Атлантике или Адриатике, так как в обоих случаях они угрожали бы британским коммуникациям — этой ахиллесовой пяте островной империи. Усиление же турецкого флота увеличивало хлопоты для русских. Правда, последние являлись союзниками, — но не в традициях Великобритании было помогать России тянуться к Босфору (хотя это и было оговорено в тайных соглашениях Антанты).
Когда справа по траверзу показался еще один британский крейсер, следовавший неотступно, — казалось, что петля затягивается все туже и рискованное решение приведет немецкие корабли к гибели. Однако «Глочестер» уже под вечер, «обменявшись залпами», как говорят моряки, скрылся в темноте. Остальные отстали еще раньше.
Не помню, какая погода была у мыса Матапан, пройдя который немцы беспрепятственно пересекли Эгейское море, но аудитория в кают-компании явно стала дифференцироваться на увлеченных искусным изложением охоты за немецкими крейсерами и на тех, кого сморила духота, теснота, однообразное жужжание вентилятора и голос ленинградского профессора.
К числу вторых явно относился и артиллерист.
«К черту «Гебена»!.. К черту «Бреслау»! Но их еще можно стерпеть. А вот проклятые зайчики, без устали мелькающие в глазах, и коварный вентилятор, размахивающий своими длиннющими лопастями, — пересилить невозможно»...
Артиллерист закрыл глаза, предварительно из-под уха трюмного механика проверив сосредоточенную неподвижность командира. Так удачный проход «Гебеном» и «Бреслау» мыса Матапан явился критическим не только для хитрого Сушона, но и для артиллериста, который сразу же заснул, как только сомкнул веки.
Утром 7 августа 1914 года немецкий отряд вошел в территориальные воды Турции, а германский официоз объявил всему миру, что «Гебен» и «Бреслау» проданы османскому правительству. Последнее назначило адмирала Сушона командующим турецким флотом.
На Британских островах разразилась буря общественного негодования.
«Как?! Мы держали в Средиземном море значительную часть королевского флота и не могли потопить каких-то два немецких крейсера, из которых один даже не имеет полного хода?
Позор! Плохое начало войны для владычицы морей».
Адмиралтейство старалось заглушить шум вокруг этого эпизода, но оскорбленная национальная гордость англичан все же вынудила начать следствие, а затем передать разбор прорыва «Гебена» и «Бреслау» на решение специального суда.
Козлом отпущения решено было сделать контр-адмирала Трубриджа, следившего на крейсерах за Отрантским проливом.
Тем же размеренным голосом докладчик продолжал:
— По этому поводу Корбетт пишет: «Суд оправдал действия Трубриджа, не найдя в них состава преступления, так как он действовал строго в соответствии с полученными инструкциями». Инструкции путаные и не соответствующие фактическому ходу поиска и погони давал старший адмирал Мильн, однако последний к суду и следствию привлечен не был.
Строго уложившись в обусловленное время, профессор Морской академии перешел к интригам Сушона-паши, закончившимся внезапным обстрелом Одессы, Севастополя, Новороссийска и Туапсе, чем оппозиционная «партия нейтралитета» во главе с великим визирем в Константинополе (от которой скрывалась подготовка к предательскому удару) была поставлена перед свершившимся фактом и тем самым выведена из политической игры. Военные действия на Черном море начались — фактически без объявления войны — в 3 часа ночи с 28 на 29 октября 1914 года.
Белли эффектно закончил свой доклад — после краткой паузы он сказал (при этом в негромком голосе далекого потомка британской фамилии прозвучала нотка сарказма):
— Сэр Юлиан Корбетт, несмотря на оправдание Трубриджа, все же вынужден был признать в своем многотомном труде: «Случай с уходом «Гебена» остается тенью в нашей морской истории...»
В кают-компании наступила облегчающая пауза, и до того неподвижные слушатели зашевелились, тихонько вытаскивая портсигары в ожидании, когда командир (сам некурящий) наконец разрешит подымить.
Внезапный шум отодвигаемых кресел разбудил артиллериста, жгучая мысль пронзила его: «Заметил ли?.. Видел ли?»
Трюмный механик оказался в двух или трех градусах в стороне от исходного пеленга, но лицо председательствующего ничего не говорило.
После томительной паузы с председательского места раздался суровый, но спокойный голос:
— Какие будут вопросы к докладчику?
Опять пауза.
То ли утомление и истома, охватившая всех после полуторачасового доклада, то ли сказалось приближение установленного часа обеда, привычного, как и другие элементы строго уставного распорядка дня, и выработавшего условный рефлекс, — но все молчали.
Однако дальше произошло непредвиденное. Когда пауза себя исчерпала и командир крейсера захлопнул папку, готовясь закрыть научное собрание, неожиданно для всех, а главное — для самого себя, вытянувшись в