Командир — на верхней площадке трапа.
Остальные офицеры — на правом фланге фронта.
Графская пристань, Приморский бульвар и крыши всех домов — полны нарядной публикой, так как о предстоящем зрелище «баковый вестник» оповестил еще с вечера всех живых и мертвых.
На Павловском мысу и вдоль стен морского госпиталя белели «в исподнем» ходячие больные, удравшие от нянек, а главный флотский оркестр, выставленный на входном мысу Южной бухты, начал «Встречный марш», как только тронулась «Вишня». Давно Севастополь не видел подобного торжества.
Для полноты картины надо сделать следующие добавления.
Поспешно покидая Севастополь после исторического восстания на французской эскадре, адмирал Амет не успел подобрать свой нештатный (прогулочный) катер. Игрушка из красного дерева, открытая, без кокпита и без наименования, осталась бесхозным трофеем. На ней полагался только рулевой — он же моторист, и больше никого. Старый адмирал любил прогуливать на катере сговорчивых девиц, в тихую погоду показывая красоты севастопольских бухт, но в день «отбытия на родину», еле унося ноги, старик забыл о своей игрушке, и ее так и не успели поднять на палубу флагманского линкора.
С тех пор, окрещенный «Вишней» (за цвет и блеск лакированного красного дерева), этот катерок стал личным катером Пана (тоже нештатным) и использовался для официальных случаев, так как волевой характер всем известной Нонны Михайловны, боевой подруги комфлота еще с Каспийской военной флотилии, исключал возможность иных прогулок.
«Вишня», отвалив от Графской пристани, описывала красивую дугу, чтобы, замедлив ход, пройти вдоль белоснежного фронта путешественников, возвратившихся из Турции.
Солнечное утро, полный штиль, надраенная «Вишня», стройная фигура любимого комфлота, стоящего на корме в белоснежной форме и перчатках, — картина была неописуемой, тем более что охрана рейдов загодя прекратила всякое движение яликов, рыбачьих ботов, яхт и прочего плавучего инвентаря, которым так богаты севастопольские гавани.
Но шайтан часто готовит неожиданные каверзы гяурам.
Одним из первых декретов, которые ввел Кемаль-паша, во многом подражая Петру Великому, был закон, запрещающий ношение фесок.
Да, да!.. Тех самых фесок, которые за версту отличали правоверного мусульманина от неверного.
Красными маками горели майданы и улицы турецких городов, так как феска на голове являлась обязательной принадлежностью, как бы своеобразным удостоверением личности правоверного турка.
Но именно потому, что реакционное духовенство (не без поддержки, оказываемой долларами и фунтами стерлингов) пыталось свергнуть режим республиканской Турции, взывая к атрибутам прошлого, подобно тому, как русские бояре держались за долгополые кафтаны и окладистые бороды, Кемаль начал борьбу с реакцией с фесок. Это один из тех случаев, когда история повторяется даже в своих анекдотических проявлениях.
Фески снимали неукоснительно и прибегая к силе.
Молва утверждала, что у особенно упорных феска слетала вместе с головой. Это не исключено для особо отсталых вилайетов и особо рьяных исполнителей новых законов. В этом история тоже иногда повторяется.
Цены на фески начали падать быстрее, чем некоторые акции на фондовой бирже Нью-Йорка во время кризисов.
В обычное время цена на феску колебалась, в зависимости от качества и места выделки, от четверти до нескольких десятков лир. К лучшим сортам относились сделанные в Смирне, причем из такого тончайшего и легчайшего фетра, что можно было протянуть феску сквозь обручальное кольцо, после чего она расправлялась без единой складки. Правда, подобную феску можно было видеть только на головах пашей. Но именно они первые сменили традиционный головной убор на ненавистные раньше панамы или канотье.
Нужно же было, чтобы в момент выхода декрета в порту Самсуна появился советский миноносец. К вечеру весь корабль был завален лучшими фесками, купленными по дешевке, а под конец и даровыми. Причем фески эти нужны были матросам, как рыбе зонтик! Сначала покупки делались для пацанов как сувениры в память о Турции. Затем — по инерции. Наконец, кто-то решил, что фесками можно будет торговать в Ялте и Симферополе. Однако коммерческие таланты военных моряков всегда вызывали резонное сомнение.
Уже на обратном пути в Севастополь увидели, что фески складываются в восемь — десять раз. У кого-то возникла предательская идея...
...Итак, «Вишня», замедляя ход, разворачивалась у мостика вдоль борта миноносца.
Мертвая тишина. И на корабле и на берегу.
И хотя всем известно, что должно произойти дальше, все слегка волнуются. И на берегу и на корабле.
В тот момент, когда раздался рев командира «Смирр-рно!», по ритуалу поддержанный боцманскими дудками, фронт слегка дрогнул и на головах у всего экипажа вместо бескозырок оказались фески, до того зажатые незаметно между ног. Это было сделано сноровисто и быстро. Штатные фуражки с ленточками ловким движением отбрасывались за линию фронта.
Командир так ничего и не понял.
Панцержанский только успел приоткрыть рот для уставного приветствия: «Здравствуйте, товарищи!..»
Но сказать это — значило бы покрыть сомнительную шутку и нарушить устав. Шутку безобидную, но явно нарушающую порядок службы, да еще при всем честном народе. Последнее слово должно остаться за комфлотом, да и подобная выходка не могла пройти безнаказанной.
Как командующий, Панцержанский мог бы накричать и наказать всех и каждого. Мог затянуть нудное «дознание» — «кто первый придумал», «кто является зачинщиком» и т. д., но это обычно еще больше сплачивает нарушителей дисциплины (если они вместе служат и воюют более семи-восьми лет).
Как поступить?
Неужели показать себя таким же испуганным судаком, каким оказался побледневший командир, абсолютно не знавший, что ему делать?!
Прошло не более двух минут. «Вишня» оказалась против середины корабля, совпадающей с серединой фронта команды.
Звонким, привычным к приказаниям голосом командующий произнес неожиданно:
— Салям алейкум! — и поднес руку к козырьку фуражки.
Шептавшиеся ночью инициаторы этой затеи с фесками, желавшие поставить в неловкое положение свое начальство, обдумали все: и как зажать фески и как отбросить за линию фронта казенные фуражки. Они предусмотрели почти все, кроме привета невозмутимого командующего.
А между тем салют комфлота являлся достаточно логичным, так как все они оказались в форме союзного турецкого флота.
Неожиданный «салям» звучал еще в ушах всех зрителей этого происшествия, когда «Вишня» дошла до конца фронта, из рядов которого послышалось сбивчивое, отрывистое и неуверенное:
«Здравствуйте!..», «Салям...», «Так мы не всерьез...» и еще что-то непонятное...
Тогда, развернув «Вишню» на обратный галс, Панцержанский тем же звонким голосом, но ничем не выдавая своего волнения, крикнул, словно отвечая недоучкам-новобранцам:
— Отставить!.. Плохо отвечаете!.. Товарищ командир! Всему экипажу пять суток без берега! За неумение отвечать на приветствие