Сорган повернулся ко мне. Его глаза в сумерках светились мягким золотом.
– Ты не кролик, Алиана.
От звука моего настоящего имени по телу пробежали мурашки. Но страха не было. Было облегчение. Действительно, сколько можно скрывать очевидное. Не доводить же ситуацию до абсурда?
– Ты самая упрямая, самая безумная и самая... прекрасная девушка, которую я встречал, — сказал он просто.
Сорг не стал целовать меня. Он просто взял мою руку и поднес к губам, коснувшись легонько, словно перышком. Этот жест был нежнее любого поцелуя.
– Я… Ты вернешь меня отцу? – ком застрял в горле.
— Завтра мы вернемся в лагерь орков, — сказал он. — И все решим. Вместе.
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Сердце пело. Варвар оказался рыцарем. А беглянка наконец-то успокоилась. Я знала, Сорг меня не обидит.
ГЛАВА 12
Дорога обратно в лагерь орков казалась намного короче. Теперь не нужно было петлять, тянуть время… Заметать следы. Собственно, чем и занимался все это время Сорг, в ожидании моего чистосердечного признания.
Мы шли рядом, и наши руки иногда соприкасались, вызывая вспышки тепла. Нравилось ли мне сама мысль, что у нас с орком обоюдная симпатия? Все бы ничего… Я бы даже закрыла глаза на его положение и статус… Но орк! Он орк – зеленокожий великан. У нас не было будущего. Он это понимал. И я это знала.
Весь день мы шли в гробовом молчании. Воздух между нами словно стал густым и тягучим, как смола из-за невысказанных желаний, сомнений и много чего еще. Каждое его случайное движение, каждый вздох отзывались во мне жгучим стыдом и обидой. А он… он был холоден и молчалив, как скала.
После того вечера откровений, следопыт снова нацепил маску безразличия и раздражения. Наверное, так было проще абстрагироваться от притяжения между нами, которое только усиливалось. Ближе к вечеру, Сорган начал грубить в своей привычной манере, и пытаться как можно сильнее меня задеть. У него это отлично получалось.
«Если будешь идти, шаркая ногами, как слепая коза, мы до зимы не выберемся из этой степи».
Эта его фраза, брошенная через плечо безразличным, ровным тоном, стала той последней каплей, что переполнила чашу моего терпения. В висках застучало, кровь ударила в лицо.
— А если бы ты не был таким грубым и бесчувственным громилой, нам не пришлось бы до изнеможения нарезать круги, обходя дорогу! — выпалила я, замирая на месте. Внутри все сжалось в тугой, дрожащий комок. — Я могла бы уже быть дома!
Он остановился и медленно, слишком медленно, повернулся. Его медовые глаза сузились до щелочек.
— Бесчувственным? — он сделал ко мне шаг, и от его внезапно выросшей тени стало не по себе. — Это я-то бесчувственный? Это не я всю ночь ворочался и вздыхал, как… Как будто… Словно…
— ЗАМОЛЧИ! — я почти взвизгнула, сгребая с лица непослушные, давно немытые пряди. Голос срывался от накативших слез. — Ты ничего не понимаешь! Я устала! Устала от этой мази, от этой грязи, от тебя! Сначала я решила, что ты прав и нужно вернуться, но сейчас… Жалею, что доверилась тебе! Я хочу домой, в свою нормальную жизнь!
Его безразличие и постоянные придирки заставляли меня страдать. То признается чуть ли не в любви, то отталкивает… Как я должна реагировать?
— Прекрасно, — его голос зазвенел холодной, отточенной сталью ярости. — Знаешь что? Давай сделаем так. Видишь ручей вон там? — он резко ткнул пальцем в сторону ближайшего лесного ручья. — Иди и смой свою мазь. Стань снова «нормальной»… — Он полез в свой мешок: — Вот! — швырнул мне в руки платье. То самое… с дорогим кружевом, по последней моде столицы.
И когда он его откопал?
— Переоденешься, отправляйся к устью там недалеко дорога в город. Давай, вперед! А я посмотрю, как долго ты продержишься одна.
Что-то во мне щелкнуло. Обида, злость и отчаянное желание доказать ему, что я не просто его обуза, заставили меня повернуться и почти побежать к воде.
— И пойду! — крикнула я через плечо, спотыкаясь о кочки. — И прекрасно дойду сама!
Я рухнула на колени у самой кромки воды.
Руки дрожали.
С остервенением принялась тереть лицо и руки мокрым песком, сдирая с кожи липкую, въевшуюся зеленую мазь. Она сходила, обнажая мою собственную, бледную кожу. Из за слабого зеленого оттенка я казалась мертвенно бледной.
«Плевать! Со временем смоется…»
Слезы, наконец, вырвались наружу, смешиваясь с водой.
«Пусть поволнуется, — яростно думала я, — Пусть почувствует, каково это! Пусть поймет!»
Чуть ли не с кожей сорвала с себя грязную одежду. Кое-как справилась с платьем. И в самом деле почувствовала себя гораздо лучше. Словно все, что было со мной – орк, степь и непонятные чувства – плод моего разыгравшегося от палящего солнца воображения.
Я была так поглощена своим горем и яростью, что не услышала крадущихся шагов за спиной. Грубый смех прозвучал прямо над ухом, и чья-то сильная рука впилась в мое запястье, выдергивая меня из горьких дум.
Я вскрикнула и обернулась. Надо мной стояли трое. Оборванные, грязные, с похотливыми взглядами.
— Ну что у нас тут? — прорычал тот, что держал меня, оглядывая мое чистое лицо и дорогое, хоть и потрепанное, платье. — Птичка не простая. Смотри-ка, братцы, девица похожа на ту самую, с плакатов. Мэрская дочка. Вот это удача!
Ледяной ужас затопил меня с головой. Я отчаянно закричала, пытаясь вырваться, но их руки, как капканы, скрутили меня.
— Сорг! — завопила я из последних сил, в отчаянии глядя в ту сторону, где всего минуту назад оставила его. — СОООРГ!
Но в ответ была лишь тишина леса. Мне заткнули рот грязной тряпкой, особо не церемонясь ударили по голове, и мир закружился, словно сломанная карусель. Где-то в прострации я ощутила, что меня потащили вглубь чащи. Последнее, что я увидела, прежде чем мое сознание полностью поглотила тьма, — была неподвижная гладь ручья, где я с таким глупым упрямством смывала свою единственную защиту.
Глупая. Гордая. Ослепленная обидой избалованная девчонка.
Теперь я была в руках у тех, кто не станет церемониться. И моя единственная надежда — тот, кого я только что так яростно отвергла и предала. Дала понять, что в нем не нуждаюсь.
Я не знала, сколько прошло времени. Меня трясло в седле, как мешок с мукой, перекинутую через лошадь головой вниз. От крови, прилившей к голове, пульсировали виски, а в животе от каждой тряски подкатывала тошнота. Разбойники не церемонились — веревки впивались в запястья и лодыжки, а грязная тряпка во рту пахла потом и плесенью. Того и гляди меня вывернет наизнанку, но отсутствие пищи и воды сдерживали извержение содержимого желудка.
Я молилась. Впервые в жизни по-настоящему, отчаянно молилась всем богам, о которых знала. Даже духам орков. О том, чтобы Сорг пришел. Чтобы он нашел меня. Чтобы он простил мою смертельно опасную гордыню.