– Простите за опоздание, – её голос, сладкий и звонкий, режет слух. – Я только что взглянула на итоговые цифры. И обнаружила критическое несоответствие в расчётах рентабельности. Решила, что наши партнёры должны знать.
Она не смотрит на меня, но я понимаю: это удар точно по мне.
Максим не двигается, но я чувствую, как его спина напрягается.
– Евгения, вы, видимо, не в курсе. Эти данные уже были согласованы. Не отнимайте время партнёров, – он поворачивается к ней спиной. – Софья располагает более уточнённой информацией.
Но Евгения не сдаётся. Её улыбка становится ещё слаще.
– Конечно, Максим. Просто я переживаю за возможные риски в этих моделях. Мы не можем давать нашим уважаемым партнёрам непроверенную информацию.
Тишина в комнате становится оглушительной. Она не просто подставляет меня. Она ставит под сомнение его слово, его контроль над ситуацией. И делает это с улыбкой.
Я вижу, как сжимаются челюсти у Фон Мейера. Вижу, как холоднеет взгляд Максима. И в этот момент что-то внутри меня щёлкает. Страх сменяется чистой, холодной яростью. Она перешла черту. Не только мою. Его.
Я поднимаюсь. Все взгляды переносятся на меня.
– Прошу прощения, – мой голос звучит чётко, перекрывая гулкую тишину. – Но вы опираетесь на устаревшую версию файла. Текущая, с актуальными данными, была разослана вчера в половине восьмого вечера. Я могу продемонстрировать её на экране, включая историю изменений и подтверждение от финансового отдела.
Я разворачиваюсь к Фон Мейеру и смотрю ему прямо в глаза.
– Все расчёты были неоднократно проверены и подтверждены. Риски, о которых упомянула Евгения, были учтены и отражены в приложении Б на странице пять.
В комнате повисает пауза. Я не дышу. Максим смотрит на меня. Не на Евгению. На меня. В его глазах быстрый, почти неуловимый проблеск… уважения?
Фон Мейер медленно кивает.
– Понятно. Продолжайте, пожалуйста.
Совещание продолжается, но напряжение спало. Евгения пытается что-то ещё сказать, но Максим довольно резко обрывает все её попытки. Когда всё заканчивается и Фон Мейер жмёт Максиму руку со словами «Хорошая работа», я чувствую не облегчение, а странную пустоту.
Мы возвращаемся в кабинет, и он молча проходит к своему столу, снимает пиджак и вешает на спинку кресла.
– Садись, – говорит он тихо.
Я сажусь, чувствуя, как дрожь, сдерживаемая всё это время, наконец прорывается наружу.
Он смотрит на меня через стол. Его лицо усталое.
– Ты сегодня… – он ищет слово, – хорошо себя проявила.
И это не комплимент. Это высшая оценка в его мире.
– Спасибо.
– На сегодня ты можешь быть свободна, а мне ещё нужно решить один вопрос, – его глаза опасно прищуриваются.
И вроде бы я должна радостно спешить домой, к дочери, но тяжесть на душе не отпускает даже после того, как я покидаю офис. Инстинктивно достаю телефон, чтобы позвонить тёте Марине, но экран вспыхивает сам. Это номер воспитательницы Лики.
– Алло? – у меня перехватывает дыхание.
– Софья Валерьевна, здравствуйте. У вашей дочери поднялась температура. Вам нужно срочно забрать её.
Мир сужается до точки. Всё остальное мгновенно уходит на второй план.
– Я буду через пятнадцать минут.
Двенадцатая глава
Приезжаю в сад за десять минут. Лика действительно горячая и вялая, прижимается ко мне, как маленький котёнок.
– Мамочка, голова болит...
– Всё будет хорошо, солнышко, – шепчу я, целуя её горячий лобик.
Дома устраиваю ей постельный режим. Завариваю чай с мёдом и липой, ставлю мультики, измеряю температуру – тридцать семь и восемь. Вроде бы не критично, но эта детская апатия выворачивает душу наизнанку. Она обычно такая весёлая, непоседливая, а сейчас лежит пластом, и от этого становится по-настоящему страшно.
Ночь проходит в тревожной дремоте. Я то и дело просыпаюсь, чтобы проверить температуру, поправить одеяло, дать воды. К утру жар спадает до тридцать семи. Лика просыпается бледная, но уже пытается улыбаться.
– Мам, а можно оладушек? – спрашивает она сиплым голоском.
Слёзы наворачиваются на глаза от облегчения.
– Конечно, родная!
Пока готовлю завтрак, звоню тёте Марине и, запинаясь, объясняю ситуацию. Та, не раздумывая, перебивает меня:
– Сонюшка, не терзайся. Собирайся на работу, я через пять минут буду у вас. Мы с Ликой справимся.
И правда, не успеваю я допить кофе, как в дверь звонят. На пороге наша соседка с тёплым пирогом в руках и такой уверенностью в глазах, что на душе сразу становится светлее.
– Мы сейчас эти вирусы быстро прогоним, да Ликуша?
Дочка тут же кивает и съедает ещё один оладушек.
Перед уходом какое-то время сижу рядом с дочерью. Она такая маленькая и беззащитная... Сердце сжимается так больно, что хочется отменить всё на свете и просто остаться, обняв её.
– Обязательно звоните мне, даже если вам кажется, что это ничего не значащая мелочь, хорошо?
– Разумеется, – кивает тётя Марина, провожая меня.
В офисе меня встречает привычная атмосфера напряжённой работы, но мои мысли витают далеко отсюда. Рука так и тянется к телефону. Я звоню каждые полчаса, и только когда слышу: «Всё спокойно, она только что уснула», позволяю себе выдохнуть.
Максим появляется ближе к одиннадцати. Он погружён в работу, отдаёт распоряжения, проводит летучку. На меня не смотрит. Такое ощущение, что вчерашнее «хорошо себя проявила» было сказано кем-то другим.
После обеда он решает всё-таки обратить на меня внимание.
– Садись, – указывает на стул рядом с его столом. – Переговоры прошли успешно, а значит, нам удалось всё сделать правильно, несмотря на некоторые нюансы.
Я молчу, ожидая продолжения, а он, проводит рукой по подбородку, и в его глазах загорается тот самый холодный, деловой азарт, который стирает все вчерашние намёки на усталость.
– Более того, Фон Мейер пригласил нас на финальные переговоры в Майнц. Вылетаем завтра утром.
Слова звучат словно раскат грома посреди ясного неба.
– Германия? Завтра? Я... я не могу, – вырывается у меня.
Его брови чуть взлетают вверх, но тут же его выражение лица снова становится абсолютно непроницаемым.
– Объясни.
– У Лики температура. Она заболела. Я не могу бросить её и улететь в другую страну.
Он откидывается на спинку кресла, складывая пальцы домиком.
– Кажется, мы с тобой с самого начала обсудили все условия, и ты дала своё согласие, придя на следующее утро в офис.
– Это мой ребёнок, – голос срывается, в горле ком. – У неё температура и…
– Что же ты тогда здесь сейчас делаешь, если так переживаешь за неё? – его глаза хищно прищуриваются.
– Сегодня ей лучше, и она под присмотром. Но это вовсе не значит, что я соглашусь оставить её и полететь в другую страну.
– Вот именно, она под присмотром, – парирует он, и его спокойствие выводит из себя больше, чем крик.
– Тётя Марина моя соседка. Она вообще не обязана с ней сидеть, но…
– Все дети болеют, – перебивает он меня. – Это не повод ставить под удар многомиллионную сделку.
– Найди кого-то другого, да попроси ту же Евгению, – почти кричу я вставая. – Уверена, она с радостью согласится сопровождать тебя куда угодно. А я не поеду.
Он тоже встаёт.
– Это не просьба. Это приказ. Ты либо выполняешь то, что я тебе говорю, либо... – он делает паузу, и в воздухе повисает невысказанная угроза. – Либо наши договорённости можно считать исчерпанными.
– Ты не имеешь права! – вырывается у меня, и голос дрожит от ярости. – Ты не можешь поставить меня перед таким выбором. Это просто бесчеловечно!
– Я имею право требовать выполнения условий, на которые ты сама согласилась, – его голос холоден, как сталь. – Взрослые решения требуют взрослой ответственности.
– Взрослой ответственности? – истеричный смех вырывается из моей груди. – А что в твоём понимании ответственность, Максим? Бросить больного ребёнка? Оставить его, чтобы лететь решать какие-то финансовые вопросы? Это не ответственность, это безумие!