Помнит тепло его ладоней, его низкий, грудной смех, когда он запрокидывал голову, обнажая уязвимую линию горла. Всё во мне помнит, как мы засыпали, сплетясь в один клубок, в нашей первой квартирке, где пахло свежей краской, дешёвым кофе и безграничным, окрыляющим счастьем.
– У тебя ресницы, как у девочки, – его шёпот был похож на ласку, а палец, скользящий по моей щеке, заставлял всё внутри трепетать.
– А ты храпишь, как трактор, – дразнила я в ответ, прижимаясь к его твёрдой, надёжной груди, и вдыхая его чистый, мужской аромат.
Тут же, против воли, из самых потаённых уголков памяти, всплывают воспоминания о ночи в нашей первой квартире, когда мы только туда переехали. Ещё не было мебели: только матрас на полу и коробки с книгами.
За окном хлестал дождь, заливая стёкла серебристыми потоками, а мы лежали, завернувшись в одно одеяло, и его пальцы медленно, почти гипнотически, скользили по моей спине. Каждое прикосновение было обещанием. Каждое движение рождало на коже мурашки и разливалось по жилам горячей волной.
Я зажмурилась, погружаясь в это ощущение, в его тепло, в его близость.
– Ты пахнешь домом, – прошептал он, и его губы обожгли кожу на моей шее, чуть ниже уха.
Это были не просто слова. Это было признание. Я чувствовала, как бьётся его сердце в унисон с моим. В его расширенных зрачках я видела не только страсть. Я видела обожание, преданность, ту самую хрупкую и такую прочную нить, что связала нас навсегда. Казалось, навсегда. А позже, когда мы лежали уставшие, но счастливые, я думала: «Вот оно. Счастье».
Он уснул первым, прижавшись ко мне всем телом, его рука тяжело и уверенно лежала на моём бедре. Я не спала, слушала его ровное дыхание и боялась пошевелиться, чтобы не разрушить эту хрупкую, совершенную гармонию. Он пах тогда нашим общим будущим. Надеждой. Любовью, которая казалась такой нерушимой, такой вечной.
А потом... Потом его запах изменился. В нём появились ноты дорогого парфюма и едкая горечь одиночества, которое стало моим верным спутником. Всё началось с того вечера, когда я приготовила его любимую пасту, а он в первый раз пропустил ужин.
Максим пришёл поздно ночью и сразу лёг спать, а когда я встала, чтобы сходить в туалет, экран его телефона вспыхнул и на нём горело сообщение от Евгении: «Спасибо за сегодня. Было великолепно». Потом пришли первые звонки глубокой ночью, которые он принимал шёпотом в соседней комнате, думая, что я сплю.
Следом начались «срочные совещания», на которые он уходил, даже недопивая утренний кофе. Далее – командировки, и я считала чудом те часы, которые нам удавалось провести вдвоём. Он говорил «я тебя люблю», но эти слова всё чаще тонули в тишине пустой квартиры.
И лишь один пункт оставался неизменным – теперь с ним практически всегда рядом была Евгения. Её имя стало звучать в нашем доме чаще, чем моё.
Да, мы смогли позволить себе больше. Мы переехали из той уютной квартирки с матрасом на полу в просторные, холодные апартаменты с панорамными окнами. Но с каждым новым метром роскоши между нами вырастала невидимая, но непреодолимая стена отчуждения.
Его смех стал звучать всё реже. Даже если он был рядом, его мысли витали где-то далеко, в мире сделок, контрактов и деловых ужинов, где ему, видимо, было куда интереснее. Я словно перестала быть его убежищем, став лишь дополнительной частью окружающего его интерьера.
И в самой гуще этих безрадостных дней случилось чудо: я узнала, что беременна. Я думала, что это всё изменит, что это вернёт то утраченное тепло, что было между нами, но не вышло… Наоборот, в день, когда я собралась ему всё рассказать, я застала тот поцелуй в его офисе. И все пазлы сложились в единую, ужасающую картину.
И вот он снова здесь, так близко, что физически больно. От него пахнет тем же гелем для бритья, что и шесть лет назад. Свежим, с лёгкой горьковатой ноткой кедра. Я узнаю этот аромат мгновенно, и он бьёт прямо в сердце, заставляя его бешено колотиться.
Этот знакомый запах обволакивает меня, проникает под кожу, запускает предательскую химическую реакцию в крови. Всё внутри переворачивается, сжимается в сладком, мучительном спазме. Я до сих пор отчётливо помню, как, уткнувшись лицом в его шею, вдыхала его, чувствуя себя в абсолютной безопасности.
А сейчас он для меня чужой, недосягаемый. И эта пропасть между знакомым ароматом и абсолютно чужим человеком, от которого он исходит, разрывает меня на части.
Тишина становится невыносимой. Она давит на барабанные перепонки, пульсирует в висках. И вдруг...
– Почему ты так со мной, Соня?
Двадцать четвертая глава
Его голос в темноте кажется чужим. Тихим, без привычной стальной опоры. В нём слышится что-то сломанное. Такое, от чего сжимается горло.
Я замираю, не в силах ответить. Потому что единственный честный ответ: «ты разбил мне сердце», но эти слова застряли в горле ещё шесть лет назад.
– Ты просто... исчез, – наконец выдыхаю я, всё ещё глядя в стену. – Стал призраком в нашем же доме. Ты практически стал избегать меня. Ты разговаривал с ней по ночам, когда думал, что я сплю, она слала тебе сообщения, что «это было великолепно»…
– Важная сделка была под угрозой, – его голос звучит резко, и я чувствую, как он поворачивается ко мне. – Миллионная сделка! Я пытался её спасти до последнего и сделал это.
– А я в который раз сидела одна на кухне с остывающей едой, – перебиваю я, переворачиваясь к нему, но в полумраке вижу лишь силуэт его плеч. – И таких вечеров были десятки! Сотни! Каждый раз, когда я пыталась до тебя достучаться, слышала одно: «Не сейчас, Сонь, я занят». А для неё ты никогда не был занят, для неё у тебя всегда находилось время и на ужины, и на командировки, и на...
– Это была работа, – он почти рычит. – Чёрт возьми, я строил будущее для нас, чтобы ты ни в чём не нуждалась!
– Мне не нужны были твои деньги, – голос срывается, и слёзы, наконец, прорываются наружу. – Мне нужен был ты, хотя бы иногда. Я засыпала одна и просыпалась одна... А потом увидела вас в офисе, и всё... просто рухнуло.
Наступает тягостная пауза. Слышно, как он тяжело дышит.
– Ты думаешь, это было легко, вытаскивать компанию из руин? – его голос становится тише, но в нём появляется новая, опасная грань. – Я лишь хотел, чтобы ты могла не беспокоиться о своём будущем. И скажи-ка мне, ты сама хоть раз спросила, как у меня дела? Или тебе было важно только твоё одиночество?
– Не смей! – я приподнимаюсь на локте, и слёзы текут по моим щекам, но мне уже всё равно. – Не смей всё сваливать на меня. Я тебя любила, господи, как же я тебя любила! А ты... ты выбрал её во всём: в работе, в разговорах, во внимании. Да её имя звучало в нашем доме чаще, чем моё.
– Потому что с ней я мог говорить о бизнесе! – он тоже садится, и в полумраке я вижу, как вспыхивают его глаза. – А с тобой... С тобой я должен был быть идеальным. Не устающим, не сомневающимся, не боящимся. Ты же не представляешь, каково это – бояться не справиться. Бояться оказаться недостаточно хорошим для тебя. Работа... работа была единственным, что у меня действительно получалось!
Его слова больно ранят и что-то щёлкает внутри меня. Я всегда видела в нём уверенного, ни в чём не сомневающегося человека. А он... он просто прятался за работой.
– Я не нуждалась в идеальном, – сдавленно произношу я. – Мне нужен был настоящий. Уставший. Сомневающийся. Но мой.
– А как я мог быть твоим, если ты даже не дала мне шанса? – его голос срывается. – Ты всё решила сама. Ты увидела тот дурацкий поцелуй и... и просто уничтожила всё. Не дав ни единого шанса объясниться.
– Какой ещё шанс? – я почти кричу. – Я пришла к тебе в офис, думала, что мы наконец-то станем ближе... а вместо этого вижу, как она целует тебя!
– Я практически сразу оттолкнул её, – он вскакивает с кровати и включает свет.
Я зажмуриваюсь от резкого света, на секунду ослеплённая. Когда глаза привыкают, я вижу его лицо: не гневное, а измученное.