– Давай же, только одного! Джек Лондон? Оскар Уайльд?
Гэвин потер подбородок в глубокой задумчивости.
– Вероятно, сэр Артур Конан Дойль. Я фанат его Шерлока Холмса, и к тому же Конан Дойль шотландец.
– Гм-м-м… Неплохо, – одобрила Люси. – Пожалуй, в таком случае я явилась бы на твой ужин без приглашения.
– Пожалуйста, в любое время. Но тогда и я приду незваным к тебе на ужин. Дай угадаю: ты пригласила бы Нэнси Митфорд, чтобы спросить, кто такая Айрис.
– Не только по этой причине, – рассмеялась Люси. – Я выбрала бы Нэнси, даже если бы знала все об Айрис. Просто хотела бы провести один вечер среди «Цвета нашей молодежи».
Гэвин улыбнулся так, будто считал, что она уже входит в эту компанию. Сердце Люси забилось сильнее.
После ужина они прошлись по Мейфэру, заглянули в антикварный магазин, в витрине которого были выставлены изумительные старые книги. Пробежавшись по названиям, они разошлись в разные стороны – в поисках других изданий и скрытых сокровищ.
И вдруг Люси увидела это. У нее перехватило дыхание. Не веря своим глазам, она смотрела на вещицу, сверкающую под стеклом. Булавка в виде ириса.
– Это… – Гэвин подошел к ней и тоже замер, боясь вдохнуть.
– Выглядит почти так же, скажи? – Люси взглянула на него, надеясь на подтверждение.
Гэвин помахал продавцу. Попросив отпереть витрину, он подал Люси булавку. Металл был прохладным. Свет тронул бордовые лепестки, и они засияли. Неужели судьба снова дразнит ее, подбросив новый ключ к прошлому Нэнси? Булавка в точности повторяла ту, которую они видели на выставке ПВО. Это знак. Люси на верном пути. По крайней мере, она на это надеялась.
– Я должна ее купить, – сказала Люси.
– Ты прошла уже так много, и, даже если не узнаешь ничего другого, она станет отличным подарком на память, – одобрил Гэвин.
Девушка купила булавку и подождала, пока он заплатит за несколько книг. С пакетами в руках они направились обратно, в сторону Керзон-стрит.
Когда они почти добрались до места, звякнул мобильник Люси. Пришло сообщение от Вивьен. Сестра не сможет позвонить ей вечером: что-то вроде компьютерного кризиса у нее на работе.
– Какая досада! – Люси показала Гэвину сообщение.
– Значит, тайны продолжаются, – растягивая слова, произнес Гэвин.
– Если бы ты не сказал, что любишь Шерлока Холмса, я сама догадалась бы.
Он усмехнулся.
Наконец они подошли к книжному магазину «Хейвуд Хилл», над которым находилась ее квартира. Улицу освещали только фонари и несколько звезд на небе. Люси взглянула на Гэвина – на тени, смазывающие черты его лица, на мягкую линию волос.
– Еще раз спасибо за замечательный вечер, – сказала она.
– Не за что. Я рад, что познакомился с тобой, Люси. Я еще никогда не встречал барышню, в которой сочетались бы интерес к книгам и любовь к веселью, – он нежно смахнул прядь волос с ее щеки.
У Люси захватило дух. Ей хотелось прильнуть к его руке, убранной слишком быстро.
– Ну, а ты первый библиофил-регбист среди моих знакомых, – она намеренно сохраняла легкомысленный тон.
Однако Гэвин, встретившись с ней взглядом, посерьезнел.
– Через несколько дней ты уедешь.
Она молча кивнула. У нее возникло чувство, будто она встретила родственную душу. Будь у них время пройти по этой дороге – куда она привела бы их? Ей хотелось сказать: «Давай продлим радость. Останься со мной сегодня вечером». Но вместо этого спросила:
– Увидимся завтра за ланчем?
Гэвин улыбнулся, но в морщинках вокруг его глаз залегла печаль.
– Да.
А потом он наклонился и коснулся теплыми губами ее щеки. Она прикрыла глаза, вдыхая его запах. Если бы у нее хватило смелости чуть повернуть голову и поцеловать его!
Но в следующий момент ей уже не о чем стало мечтать – его губы скользнули к ее губам.
Глава 19
Нэнси
Дорогой Ивлин!
Я очень скучаю по тебе и надеюсь, что ты бережешь себя. Может быть, к тому времени, как это письмо доберется до берегов Западной Африки, твой полк уже отошлют домой. А пока, пожалуйста, прочти этот короткий рассказ, который я написала специально для тебя. Он основан на подлинной истории, и я осмелюсь утверждать, что тот таксист – такой же лихач, как и ты.
Увы, тишина была дарована нам ненадолго.
Выли сирены, и грохот бомбежки отдавался глухим эхо в пункте скорой помощи на станции Паддингтон – вместе со стонами и криками раненых и умирающих. Кровь… много крови, смешанной с копотью и пеплом!
Я делала все, что могла: промывала и перевязывала сочащиеся кровью царапины, а тех, кому требовалась более серьезная медицинская помощь, отправляла к медсестрам и докторам.
В конце концов мне пришлось использовать синий химический карандаш для задачи, которой я страшилась больше всего. Я делала это уже много раз, и следовало бы привыкнуть. Но нет, каждое мертвое тело потрясало меня до глубины души.
На полу лежали в ряд несколько покойников, доставленных сюда в фургоне Софи. Вероятно, скоро прибудут новые. Моя рука дрожала, когда я наклонилась и написала: «Имя неизвестно» – и название улицы, на которой подобрали жертву.
Карандаш соскользнул с влажного лба, и я дернулась, когда задела ладонью холодную щеку.
– Простите, – пробормотала я. И задохнулась, осознав, что этот человек не слышит моих извинений.
Хотя трупов пока было немного, каждый неизвестный становился трагедией. Иногда мы находили в их карманах документы, а порой члены семьи, цеплявшиеся за своих мертвецов, выкрикивали их имена.
Я и во сне слышала эти вопли и резко просыпалась, даже когда стихали бомбежки.
Правда, стихали они на короткое время.
Днем и ночью выли сирены учебной тревоги, а иногда на Лондон действительно падали бомбы. Если я в это время находилась дома, то неслась на задний двор, в «Энди» (так я ласково называла свое убежище) [71]; а если была на посту первой помощи, то оставалась в темном подвале и ждала прибытия тел.
Седьмого сентября немцы начали наступление, которое казалось нескончаемым и каким-то нереальным. Порой бомбежки длились по десять – двенадцать часов. Мурашки бегали по моей спине от ужасающего грохота. Нас атаковали круглые сутки, но больше всего фашисты любили середину ночи.
Даже в моменты затишья в наших головах гудели фантомные звуки: вой сирен, рев аэропланов, сбрасывающих бомбы, и сигналы санитарных машин, со свистом проносившихся по улицам. Сон остался в прошлом. И не только потому, что ночи напролет я проводила, свернувшись калачиком в неудобном укрытии,