И тем не менее мы устроили праздничный ужин в «Ритце», как того требовали приличия. Я пригласила нескольких друзей, чтобы не оставаться с Продом наедине. Он постоянно бубнил и даже хамил мне при любом упоминании о французах, из-за чего наши друзья удивленно приподнимали брови. А когда мы ждали десерта, объявилась Аделаида – якобы на встречу с подругой, – и Прод пригласил ее за наш стол. Он явно спланировал это заранее, и собравшиеся за столом все поняли.
Прежняя Нэнси приревновала бы и устроила сцену с обмороком. Но сейчас мне было наплевать. Я взяла верх: ревновал-то Прод, а не я. Итак, Аделаида сидела за столом, а я без конца роняла остроты на французском. Некоторые из моих друзей присоединились и стали обсуждать очаровательный характер французов и прекрасную французскую кухню. Пусть наша битва и выглядела инфантильной, но веселились мы от души. Питер багровел с каждым словом.
В конце вечера он, пошатываясь, вышел из-за стола. Я с тоской надеялась, что уж теперь-то он даст мне развод. Хотелось покончить с этой нелепой ситуацией.
Слава богу, Софи пригласила меня в однодневную поездку в Брайтон. Мы добрались туда на поезде, устроили пикник на пляже, а потом нежились на солнышке.
– Я давно не видела тебя такой расслабленной, – заметила Софи, набрав горсть песка. – Как ты думаешь, отчего это?
– Здесь меньше шума.
Я взглянула туда, где волны мягко набегали на берег. Они приглушали шум, ревущий в моей голове. Шум, который все время преследовал меня. Даже тишина в последнее время становилась громкой и мучительной из-за присутствия Прода.
Софи улыбнулась.
– Я знаю, что ты имеешь в виду. Как ты думаешь, что лучше: быть свободной и не одинокой – или замужней и одинокой?
Этот вопрос застал меня врасплох. Столь откровенная оценка моего брака обескуражила меня.
– Я не одинока, я никогда не бываю одна. Вот сейчас, например, я с тобой.
Софи улыбнулась и приподняла бровь:
– Убедила.
– Как выжить без добрых друзей, на которых можно положиться? – Без них я точно не выдержала бы десяти лет брака с Питером и общения со своей проблемной семьей. – Снова и снова друзья меня спасают, поднимают и убеждают идти дальше.
– Ты имеешь в виду своих французских друзей? – съязвила она.
– И британских тоже, – я слегка ткнула ее в плечо. – Я рассчитываю на тебя. Ты помогаешь мне пробираться сквозь туман войны и через неразбериху моей жизни.
Софи, моя Айрис, вытащила меня из мрака, когда мы познакомились на вокзале, и с тех пор много раз подставляла плечо.
– Я тоже рассчитываю на тебя, Нэнси. Ты – клей, который многое скрепляет.
– Клей для переплетных работ, – засмеялась я. – Скрепляю страницы нашей вселенной.
Несколько недель спустя, когда Питер снова уехал, я проснулась от резкого и настойчивого телефонного звонка. Ради каких новостей меня будят так рано? Я бросилась к телефону.
– Нэнси, как же я скучал по тебе, ma chérie! – это был голос, который я давно мечтала услышать.
– Мой полковник, – выдохнула я в трубку. – Возвращайся ко мне.
– Я в Лондоне. Помогаю де Голлю на переговорах с Черчиллем. Я уже в пути, mon amour.
Я начала лихорадочно готовиться к встрече с любимым, и к моменту его прихода на мне были жемчужное ожерелье, атласная черная юбка, блузка из жатого шелка и даже мои лучшие чулки. Щеки разрумянились от волнения и отмазка красной помады.
Как жаждали мои руки обвиться вокруг него!
– О, моя дорогая!
Я бросилась в объятия Гастона и уткнулась лицом в его шею, вдыхая знакомый запах.
– Моя Нэнси! Мa chérie, mon amour.
Его губы слились с моими. Какое головокружительное, волнительное предвкушение, переходящее в страсть и облегчение! Эти чувства испытывает любая героиня в романе, когда ее возлюбленный возвращается с войны невредимым.
Сегодня я была этой героиней. Женщиной, которая наконец обрела счастье. И даже если мое счастье окажется кратким (ведь война еще не закончилась, а мужчины бывают непостоянными), я решила красиво упаковать его и поместить в своем сердце.
После длительных объятий на пороге я втянула Гастона в дом. И вручила ему подарок: «Портрет Дориана Грея» [106] в переводе на французский.
– У меня тоже кое-что для тебя есть, – он вытащил из кармана мундира нечто маленькое – золотое кольцо с филигранными лилиями.
– О, Гастон, c’est très belle [107]!
– Красивое, как ты. – Поцеловав меня в губы, он надел кольцо на безымянный палец моей правой руки. И пристально посмотрел мне в глаза. – Как я хотел бы надеть его на левую руку, ma chérie!
Я разглядывала свой палец. Кольцо сияло в лучах солнца, проникавших в окно. Казалось, это так правильно – то, что именно Гастон стоял сейчас передо мной. Тоска ожидания испарилась, словно ее и не было.
– Пойдем, я угощу тебя настоящим английским чаем, – я подвела его к маленькому столику, накрытому к чаепитию. Наполнив для него чашку, я добавила два кусочка сахара, которые сберегла из своего пайка. – Я писала тебе каждый день, как обещала. Ты получил хоть какие-то из моих писем?
– Все. И все сохранил.
И он повторил некоторые из описанных там историй, искусно подражая моим интонациям, чем насмешил меня до слез.
Спустя несколько дней я сидела за ланчем с друзьями из высшего света и одна из дам повторила слухи о том, что мой полковник испугался во время недавнего воздушного налета.
– Вовсе нет, – смело возразила я. – Он провел всю ночь со мной, и могу сказать с полной уверенностью: он не испугался.
– Всю ночь? – повторила она, приподняв бровь.
Я подмигнула:
– О, oui, всю ночь.
Им не обязательно знать, что он помогал мне дежурить на крыше. Но мне надоело скрывать Гастона.
Декабрь 1944 года
Mon chéri, полковник!
С каким облегчением ты, наверное, вернулся в Париж – в Париж с улицами, свободными от нацистов. Хотела бы я вместе с тобой прогуляться по набережным Сены, поужинать в «Ритце», полюбоваться парижскими огнями. Бьюсь об заклад, что в Париже общество не смотрело бы на нас косо – как это было в Лондоне прошлым летом.
Хейвуды сделали мне деловое предложение: партнерство в их книжном магазине. Я уже провожу там дни и ночи; и, возможно, если я соглашусь, они будут заинтересованы в открытии парижского филиала. И тогда сбудется моя мечта о жизни в этом прекрасном городе.
Я знаю, тебе не нравится такая идея – правда, не понимаю почему.
Когда эта долгая война наконец завершится,