Все голые. Катя, раскрывшись до пояса, делает вдох. Я следую её примеру. Оставляю прикрытым интим. Груди дышат и чувствуют жар, исходящий от каменки.
— Ой, какая у тебя красивая грудь! Как у девочки. Как будто и вовсе не рожала, — произносит Катюня.
Я смотрю сверху вниз на свои «семядоли», как любил говорить бывший муж. Приучаю себя потихоньку к тому, что он — бывший…
— Грудь, как грудь, — пожимаю плечами.
— Нет, я не размер имею ввиду, — Катя глядит на свою, — Я про форму. Такая, торчком! И соски, розовые, не то, что мои.
Я с опаской кошусь на её обнажённые груди. Неудобно рассматривать! Но Сипович сама призывает меня посмотреть, оценить факт обвислости.
— Вот тут они раньше висели, — произносит она, приподняв их в ладонях.
Я усмехаюсь:
— Да брось ты! Нормальная грудь. Просто размером побольше, потому и пониже висит.
— А соски у меня с юности тёмные. Вечно стеснялась парням демонстрировать. Думала, это такой недостаток. Пока не увидела у девчонки одной знакомой, волосатых сосков, — она понижает голос, заслонившись ладошкой. Словно это секрет!
— Что прям… волосатых? — я морщусь.
— Ну, да! Прямо волосы, как у мужиков на груди, только у неё ореолы заросшие.
Я прижимаю ладони к губам, усмехаюсь:
— Чего только не бывает в природе.
— Не говори! — соглашается Катя, — А ты кормила своих? Ну, я имею ввиду, грудью кормила?
— А то! — отвечаю, — Обоих. Причём, что называется, до упора. Антошка вообще не хотел отучаться. Шумилов даже ругался! Мол, вырастет «мамин сынок».
— Ну, а чей же он? Мамин? — усмехается Катя, — А я вот, своих не кормила. Хотя молока было, хоть залейся! Не пили и всё! У старшей на него аллергия была. А младший не брал.
— Обидно, — вздыхаю. И взбудораженный мною рассудок рождает давно позабытые образы. Как мы с Антошей играли в прятки. Скрывали от папы тот факт, что он пьёт молоко. Не коровье, моё! Пока Шумилов однажды не выпил заместо Антоши целый стакан моего молока…
— Да, всё-таки, как это здорово, когда они маленькие. И как жаль, что они вырастают, — произносит Катюня. Видимо, тоже припомнила что-то из давних годков?
Я улыбаюсь задумчиво. Жалко, не то слово, как жалко! Вот Майка была таким милым ребёнком. Потом в подростковом возрасте совершенно отбилась от рук. Я думала, детство прошло, повзрослела. Куда там? Косячит. Но только по-взрослому. Что делать, не знаю.
Шумилов сказал, что она едет с нами к родителям. Попросил:
«Не ругайтесь, пожалуйста».
«Это зависит не только от меня», — написала ему.
Там-то, у бабушки с дедушкой, будет попроще. А в пути… Ехать в полном молчании? Делать вид! И опять, делать вид…
Мой первый заплыв проходит успешно. Я, по совету Катюни, берегу силы, не перегружаю себя. Туда-обратно сплавала, покрутила «педали» под водой. Ещё раз сплавала, повисела на бортике.
Мой купальник не остался незамеченным. Мужчины бросали в мой адрес весьма любопытные взгляды. Но я, игнорируя их, продолжала работать над тонусом мышц и осанкой. Сейчас мне ещё не хватало знакомств! Итак голова идёт кру́гом…
У Кати купальник синего цвета. Ей очень идёт! Благородный «сапфировый», к мраморной бледности кожи и тёмной причёске каре.
— Мы с тобой как два самоцвета. Ты — изумруд, я — сапфир! — усмехается Катя, когда мы, усталые, после заплыва, идём в раздевалку. Снимаем купальники, снова берём с собой шапочки и полотенца.
В парилке пока никого. Со слов Кати наплыв «банщиц» будет как раз через десять минут. Так что мы обеспечили фору себе, и наслаждаемся этим спокойствием в тёплой парилке.
— Так вот! — достаёт она ту самую вещь, о которой пока ничего не известно. По форме овальная, твёрдая. С прорезью между двух половин, куда Катя вставляет ладошку, — Смотри! — говорит, начиная тереть свою правую ногу в районе бедра.
Та моментально краснеет.
— Это же больно? — сжимаюсь в комок.
— И ни сколечки! Ты попробуй, — снимает «прибор» мазохистки, даёт его мне.
Материал жёсткий, а иглы как тёрка.
— Да я же всю кожу сдеру? — восклицаю с сомнением. Но решаю испробовать, раз выпал шанс. Надеваю на руку, и тру…
Вместо боли меня настигает щекотка. Я, прижавшись спиной к верхней полке, смеюсь.
— Ты чего? — удивляется Катя.
— Щекотно! — вторая попытка приводит к тому же эффекту.
— Ты ревнивая, значит! Бабуля моя говорила так. Если бёдра щекотушные, значит, ревнивая, — делится Катя. Забирает «орудие пыток» и трёт свой «бивштекс». Так она называет свои «целлюлитные бёдра». Хотя, на мой взгляд, целлюлита там нет. Он у всех, если честно! Даже у Милки его было валом. Хотя она вечно ходила в спортзал…
Дома, довольная и отдохнувшая, я готовлюсь к поездке. Капустина нет. Можно разложить на полу всё, что хочешь. Он любит лежать на вещах. Я скучаю! По корги, по Тошке, по Майке. По прежним, всем нам. Стараюсь не думать о том, что всё в прошлом. Всё хорошее в прошлом. А будет ли это хорошее? Что вообще будет? Кто знает? Никто.
Смартфон прерывает печальные мысли. Я удивлённо смотрю на экран. Богачёв. Его розы стоят на журнальном столе. Красивые жутко! Но только вот… Зря. В ресторан не пойду. Не до этого. В гости не приглашу тем более. Не хватало поддаться соблазну. А что ещё? Будем просто болтать? Ведь не дети.
— Виталина, привет? Ты не спишь? — уточняет.
Сажусь на диван, и смотрю на бутончики цвета фуксии:
— Не сплю. Любуюсь цветами.
— Понравились? — интересуется лениво. И я представляю, как он развалился на кресле, с бокалом вина. Или нет! Со стаканчиком виски.
— Очень понравились! Спасибо тебе, — отвечаю я честно, — Только вот, в честь чего?
— А разве для того, чтобы сделать приятное женщине, обязательно нужен веский повод? — произносит Никита.
Один лепесток опадает. Я беру его в руки, пытаюсь приладить обратно:
— Не обязательно. Просто думала, может быть, я чего-то не знаю?
— В прошлый раз, когда ты уснула в моих объятиях, — произносит он так, словно мы переспали, — Ты шептала «Останься». А я не остался, ушёл! Вот и подумал, что зря я ушёл.
— Уходить вошло в привычку? — язвлю.
— В этот раз не уйду. А если уйду, ненадолго. Просто я побоялся, что утро расставит все точки над «й». Ты прогонишь меня. Ведь я облажался! — в его голосе слышатся ноты раскаяния.
— Облажался? С чего бы? Всё шло хорошо,