Однако, нашла.
— Вот она, грамота-то, — произнесла она, сдувая пыль с плотного свитка, перевязанного выцветшей золотой лентой. На ленте болталась алая сургучная печать, крошащаяся по краям. — Только будет ли толк от нее?
— Вот и узнаем, — весело ответила я. — Съездим к казначею. Но сначала приведет себя в порядок. Негоже таким двум богатым и важным дамам такими замарашками ходить! Ты где мылась?
Марты стыдливо отвела взгляд.
— Да я, — промямлила она, — иногда грела воды немного… и…
— Ясно, — ответила я. — Значит, завтра этим займемся.
— Ох, — простонала Марта. — Косточки мои старые, а ты шустрая, молодая. Сила так и кипит. Потащишь меня в город, я и дух испущу!
— Не испустишь, - посмеиваясь, ответила я. — Забыла — осел теперь у нас есть. Он и повезет. Да и не завтра это будет, не переживай. Сначала сил наберешься, отъешься хоть немного.
Эх, если б все зависело от меня, я бы помчалась уже завтра.
Но…
Глянув на себя в осколок старого, мутного зеркала, я чуть не всплакнула.
От сегодняшних приключений, от целого дня, проведенного на солнце, я была красной, с растрепанными посеревшими от пыли косами, в чужом, краденом платье…
Нет, негоже, чтоб казначей видел меня такой снова.
Только не он.
Его высокомерный взгляд я больше не выдержу!
Под ним я ощущала себя сопливой девчонкой, которую отчитывает зловредный учитель.
И возразить ему стыдно. И нельзя.
Но и ничтожеством в его глазах быть не хотелось.
Не хотелось, чтобы этот расфуфыренный надутый индюк уничтожал меня одним только взглядом.
Хоть плачь!
— Противный, высокомерный, надутый! — пыхтела я, ворочаясь на своей лежанке и никак не могла устроиться поудобнее.
Значит, нужно быть увереннее в себе, когда в следующий раз придется явиться к нему.
И явиться не с погоней на хвосте, а как приличная горожанка — по делу!
***
Марта с вечера так натрескалась всякой всячины, что уснула беспробудным сном чуть ли не до обеда следующего дня.
Она лежала, похрапывая, и тонко постанывала.
Наверное, во сне ей снилась ветчина.
Намаялась, наголодалась, намерзлась, бедняжка.
И я решила ее не будить.
Поднялась, повязала платок на голову, передник надела. Растопила печь, сыпанула привезенного угля, чтоб погнать утреннюю сырую прохладу.
И отправилась качественно улучшать нашу жизнь.
Осла напоила и вывела попастись чуть подальше от дома.
Привязала его к дереву и оставила посреди высокой травы.
Усмехнулась еще, что купила средневековую газонокосилку.
Надеюсь, дорожку до ручья он расчистит нам быстро…
Затем я наносила воды в большую кадку.
Бани у Марты, конечно, не было.
Она мылась, и то изредка, в большом корыте, установленном под навесом.
Навес был старый, покосившийся.
С одной стороны эту импровизированную баню огораживала стена леса и вьющиеся растения, которые не скидывали с крыши годами.
Они и плелись дальше, карабкаясь по прошлогодним отмершим стеблям.
С другой стороны была стена дома.
В общем, место надежное для того, чтоб спрятаться.
Пока грелась вода на печи, в большом котле, я привела «баню» в порядок.
Отмыла корыто, отдраила его от скользкой зеленой слизи, отшоркала крупным речным песком. И борта, и саму чашу. Сполоснула кипятком, начисто отерла старыми тряпками.
Потом вымела все вокруг этой лохани. Старым серпом порубила высокие заросли, старые сухие ветки. И пространства вокруг лохани стало больше.
Зеленая растительная стена стала не неряшливой и мусорной, а полупрозрачной, кружевной.
И оказалось, что пол вымощен старой плиткой с высеченным на ней рисунком.
Я повырвала траву, пробивающуюся в стыках между плитками, щеткой отскребла каждую плитку от грязи, песка и мусора.
И под навесом стало чисто и сухо.
Глава 23
В доме нашем стояла жара. На печи закипала вода в нескольких котлах, а Марта все спала, тонко посвистывая носом.
Я выбрала себе новое платье из числа купленных, новую рубашку, чулки, и разложила все это на постели.
Старые раскисшие башмаки, что дала мне Марта, кинула в печь.
А новенькие, деревянные, звонко цокающие по камням, надела.
Распустила косы и как следует прочесала волосы, спутанные и грязные.
Дело это было нелегкое. Но я очень старалась, чтобы привести себя в порядок.
Поэтому распутала все колтуны, прочесывая волосы до тех пор, пока они не стали шелковистыми и ровными.
Затем взяла новый кусок мыла, ножом отрезала от него небольшую часть и с целым котелком кипятка направилась к корыту — отмываться.
Мыло мылилось хорошо, чуть пахло козьим молоком.
Я яростно намыливала посеревшие то пыли волосы, ставшую грубой от пота кожу.
Промывала пальцы на ногах, чтоб они снова стали розовыми и мягкими, со светлыми ноготочками.
Пока я плескалась, Марта проснулась.
Она наведалась ко мне под навес.
Оглядела плоды моих трудов, пышную пену, взбитую мной в лохани, и рассмеялась.
— Неужто теперь как люди будем жить?
— Еще как будем! — уверила ее я. — Полей-ка мне на голову. Надо смыть мыло. Теперь твоя очередь мыться!
Отмывшись как следует, я кое-как обтерлась куском полотна и поспешила одеться во все новое и чистое.
Теплые чистые чулки приятно скользили по чистой коже.
Рубашка, еще необмятая, пахнущая свежестью, была приятна телу.
Юбку я выбрала коричневую, расшитую по подолу тонким узором из разноцветных нитей.
Влажные волосы расчесала и сплела из в косы.
— Какое блаженство, — пробормотала я, оглаживая дышащее после мытья тело. — Словно все болезни и слабость смыла. А ну-ка, Марта, давай, полезай в корыто!
Для Марты воды пришлось принести больше.
Уж больно она долго не мылась.
Мы слили остывшую грязную воду из корыта.
Помыли с песком и ополоснули его начисто.
Все старое тряпье, в котором Марта ходила, я безжалостно сожгла в печи.
И серую от долгой носки рубашку, и ветхую юбку, и потерявшие цвет чулки.
Седые волосы Марты я тоже вычесала, как и себе, тщательно и аккуратно.
Наполнила ванну горячей водой, отрезала и Марте кусок мыла и отправила ее мыться.
Марта плескалась долго, даже распевая песни повеселевшим голосом.
А я тем временем готовила завтрак, точнее уже обед, немного каши на молоке, с маслом, и с капелькой сахара.
Каша жирно чавкала, кипя. Желтое масло быстро растаяло, и я перемешала его с кашей, чтоб та не пригорела.
Я помешивала кашу и размышляла о том, где бы мне раздобыть помощника для задуманного мной дела.
— Марта, — крикнула я, — а муж-то твой жив?
— Да