Принял меня своей госпожой!
Выше себя.
Покорный и смиренный.
И вместе с тем брезгливый и презирающий.
Я не ответила ему ни слова.
Не могла.
Горло перехватил спазм, ком встал.
Я лишь кивнула Ивару и неспешно прошла мимо.
Вышла в сад и пошла по дорожке, не чуя под собой ног.
Слезы застилали глаза.
Но я старалась скрывать их, делая выражение лица неприступным и гордым.
Я шла мимо гостей, которые склонялись передо мной, и чуть кивала им головой.
Я их ненавидела.
Но чтобы выйти отсюда, мне нужно было, чтоб они не заподозрили о моих намерениях сбежать.
Казалось, пойми они что-то — всей толпой накинутся на меня и вцепятся в руки, в платье, в волосы, чтобы остановить.
Как собаки на дичь.
На лань.
Готовые растерзать, вырвать по куску кожи…
Я улыбалась направо и налево, а глаза мои были мертвы.
Впрочем, гости этого не замечали.
Или замечали, но думали — так надо.
Привыкшие жить во лжи, они считали ее естественной, как дыхание.
А мне с каждым шагом становилось все дурнее.
Я чувствовала, как эта ложь отравляет меня.
И мне не вынести.
Нет.
«Нужно уйти отсюда, — билось в моей голове. — Нужно уйти. Если я умру, то хотя бы не в этом гнезде порока! Не здесь. Где-нибудь в чистом месте!»
Кажется, меня шатало.
Я не видела ничего вокруг себя, только колышущиеся цветные пятна.
Гул голосов остался позади, и я поняла, что сад с гостями остался позади.
Я вышла на аллею, ведущую к бойкому ручью.
Пересечь мостик над ручьем — и я у калитки, ведущей на свободу.
Может, мне станет легче там, где нет гнилости этих людей?
На мост я взошла уже без сил.
Отчаянно цепляясь за перила.
Теперь слезы катились из моих глаз, и унять их было невозможно.
Глаза ничего не видели, и дыхание рвалось на судорожные рыдания и всхлипы.
Тоска сжала сердце так, что боль разлилась горячим ядом по всей груди.
И не унять.
Она сожгла дотла мою радость, мою любовь, мое ожидание ребенка.
Осталась только ядовитая горечь на языке.
В мыслях мелькнуло последнее сожаление.
Жаль, что так сложилось. Жаль, что не вышло ничего доброго из моего желания верить и любить.
А потом свет погас в моих глазах, и я, как подкошенная, упала через невысокие перильца в воды быстрого и холодного ручья.
Как жаль…
Глава 7
— Ну, вставай! Чего разлеглась-то? Удумала тоже, купаться… не рановато ли? Да ты не померла часом?
Старческий нудный голос тревожит меня.
Палка больно тычется в мой бок.
Я прихожу в себя медленно и чувствую только острый холод.
Меня трясет от него. Ноги облеплены тонкой рубашкой.
Это мне снится, что ли?
Вспоминаю ненавидящий взгляд Стаса и свое падение.
Я в больнице?
После операции?
Но почему мокрая? Или это мне тоже снится?
А потом вдруг другие воспоминания накатывают на меня.
Натан, Ивар, мое бегство через сад, падение в воду, и…
Беременность!
Я беременна!
Безо всяких ухищрений и болезненных процедур.
Просто беременна.
Естественным путем.
И ребенок все еще во мне.
Я хорошо знала признаки, когда плод отторгается.
Хорошо знала вяжущую, тянущую боль.
Сейчас ее не было!
Малыш все еще был во мне, несмотря на падение в воду и холод!
Мое тело — а точнее сказать, мое новое, молодое и сильное тело, — выдержало и этот стресс.
И сейчас не было ничего важнее, чем сохранить ребенка.
Изменил муж? Хотел убить? Ха! Плевать!
Пусть теперь поищет меня!
Я с трудом уселась и отодвинулась дальше от воды, лижущей мне босые ноги.
Мысли мои неторопливо перемешивались, сводя с ума.
Вера-Ника. Ника-Вера.
Обоих мужья предали.
Обе бежали от боли и слез.
И только я нашла утешение. Бесценный дар судьбы.
Я — это кто? Уже не Вера, и конечно не Ника.
Я прижала руки к животу, ощупывая.
— Беременная? — ахнул все тот же старческий голос. — Да ты безумная! Плавать в ледяном ручье!
— Ничего, — хрипло ответила я. — Я закаленная.
Понемногу приходила в себя.
Зрение вернулось.
Мир перестал расплываться бесформенными цветными пятнами.
А я затряслась в ознобе.
Потому что сидеть на берегу, в траве, в одной мокрой рубашке, было невыносимо холодно.
Ноги замерзли до синевы.
И губы тоже. Тряслись так, что я не могла и слова вымолвить.
Все тело колотило и сводило судорогами.
Платья на мне не было.
Никакого.
Последнее, что я о нем помнила — это как Ивар его вспорол, чтоб я не задохнулась.
Потом, видимо, его смыло волной в ручье.
Будь оно на мне, я б непременно потонула.
Выходит, Ивар меня дважды спас…
— Али ты не купалась? — не отставала назойливая подозрительная старуха. — Али тонула?
Тонула.
Скорее всего тонула.
Как, каким образом я выплыла — не помню.
Я не должна была выплыть.
Даже без платья.
Потому что сознания в моей голове не было ни на грош.
Где-то вдалеке залаяли собаки.
Этот лай я б отличила от любого другого.
Охотничьи псы Натана… С отменным чутьем. Неутомимые.
Ищут меня, наверное.
Я так и подскочила, хотя сил в моем теле было как у хомячка.
— Это тебя ищут? С собаками? Беременную? Что ты наделала, если сам герцог тебя ловит?
Я перевела взгляд на спрашивающую.
Древняя старушенция, едва стоящая на ногах, как и я.
Только она от старости.
Опирается на клюку, и похожа на взъерошенную сердитую сову.
Одета в обноски.
Волосы под стиранным платком седые, редкие, не очень чистые.
Старая нищенка, одним словом.
— Спрячь меня! — выдыхаю я, и старуха от меня отшатывается.
— Только неприятностей мне не хватало! — орет она, маша в мою сторону клюкой.
— Спрячь!
— Иди в преисподнюю, дьяволово отродье! — бормочет она испуганно и семенит прочь.
Я решительно двигаю за ней, заливая холодной водой, катящейся с моей рубашки, глинистую, гладко утоптанную тропинку.
— Я шла сюда за покоем! — брюзжит бабка, шустро отступая прочь от ручья.
Все дальше в кусты.
В темную прохладную зелень.
— Думала — сяду у ручья, буду смотреть на воду… Пока не усну.
Хорошенькое дело!
— Ты что, пришла сюда умереть?! — изумилась я.
Мои босые ноги скользили по траве и глинистой почве.
Но я от старухи не отставала.
И она меня не гнала.
Наверное, чуяла, что