— Утром я сам проверю дом, выветрился ли яд, — сказал Робер. — Но, думаю, уже будет безопасно.
— Первым делом нужно будет унести тело этой несчастной девушки, — тихо произнес Стир. — Какая досада!.. Очень жаль ее.
А у меня в ушах до сих пор звучали ее последние слова.
Она назвала имя Макса.
Просила к нему быть справедливой и доброй… не зная, что ее он выбрал орудием и жертвой в своей беспощадной мести.
Меня начинало трясти при мысли о том, что за столом сидела вся семья.
Братья и сестры.
Всех. Одним махом он хотел уничтожить всех.
Это было настолько жутко, что мне становилось холодно, будто меня уже уложили в могилу.
В доме Робера я долго не могла согреться.
Это действовал яд. Мне было страшно и холодно, меня трясло.
Я слышала, как Робер требует много молока. Но сознание мое оставалось спутанным, я не понимала, что происходит вокруг меня.
— Где братья? Где мои сестры? — твердила я, хотя перепуганные дети были вокруг меня и плакали. Но я их не видела.
— Они здесь. Они рядом, — отвечал мне Робер.
Его голос я слышала, и сказанное им доходило до моего разума.
Он положил меня на кушетку и завалил теплыми шерстяными пледами, одеялами и даже подушками. Но это не помогло. Мне все так же было холодно.
— Что будет с моим ребенком, — твердила я без конца.
— Все будет хорошо! — отвечал Робер мне ласково. И тут же взрывался криком — Горячего молока! — грохотал он яростно. — Да побольше!
Я не знаю, скольких молочников перебудили в эту ночь.
Да только все братья и сестры мои, кашляя и отплевываясь от неприятного вкуса во рту, в скором времени пили горячее молоко.
Много, через силу.
И я тоже послушно глотала сладковатый напиток.
И тепло потихоньку проникало в мое тело.
— Больше молока!
Я почти заснула, когда Робер снова поднял меня на руки и понес куда-то.
Я прикрылась руками от холода — все-таки, он вытащил меня из спасительного теплого кокона, — и протестующе застонала.
Но уже в следующий момент всем своим телом я ощутила жар ванны, наполненной горячей жидкостью.
Жар охватил меня, я шумно, словно выныривая из холодной проруби, втянула воздух, и ухватилась руками за борта ванны.
— Что это? Что это? — шептала я.
Видела я плохо.
Видимо, тоже от отравления.
Мне казалось, что жидкость, в которую Робер меня погрузил — прямо в платье, между прочим! — тоже белого цвета.
И она переливается всеми цветами радуги, как жемчуг на моей шее.
— Это молоко, — в голосе Робера послышалась улыбка. — Оно поможет смыть всю отраву с кожи и согреться.
Он зачерпнул ладонью парящего горячего молока и плеснул мне на шею.
— Тепло? — спросил он, присев у ванны и глядя на меня обеспокоенными темными глазами.
— Д-да, — выдохнула я.
Невольно нырнула в молоко с головой.
Чтоб тепло прокатилось и по моему лицу.
Вынырнула и стерла жидкость со своего лица.
— Платье испорчено, — пробормотала я, подняв руку и рассматривая пропитанные молоком кружева.
— Зато жизнь спасена! — с торжеством шепнул Робер.
И вдруг поднялся, потянулся ко мне и впился поцелуем в мои губы.
— Как я испугался за тебя! — прошептал он жарко, лаская мою шею горячими пальцами. — Как это страшно — видеть, как смерть подкрадывается к любимой женщине!
И он снова припал к моим губам с жарким поцелуем, не позволяя мне ответить ему ни слова.
Торопливо, нетерпеливо, жадно освобождал меня Робер от одежды.
Плескал на мою грудь горячее молоко — и стаскивал корсаж, с трудом распустив мокрую шнуровку.
Избавлял меня от отяжелевшей, мокрой юбки — и целовал, целовал сладко и долго, так, что у меня голова кружилась.
— Не слишком ли мы торопим события? — робко пролепетала я, отстранившись от него.
— По-моему, мы их слишком замедляем! — ответил Робер, безжалостно расправляясь с моим платьем.
Я осталась в одной только сорочке.
Служанки в роскошных восточных одеждах поливали меня теплой душистой водой, смывая молоко с моих волос, с кожи. А Робер держал меня, заглядывая в глаза так глубоко, что, казалось, его взгляд касается моей души.
Когда меня отмыли от молока, Робер снова взял меня на руки, и я почувствовала, как напряжено и дрожит его тело.
Эта дрожь передалась и мне, потому что я поняла, что последует далее.
Завернув меня в теплую, мягкую ткань, чтобы сохранить тепло, Робер бережно нес меня в постель.
И сердце его пылало от страсти и от желания.
Желания попробовать моего тела. Желания вкусить моей ласки и моей неги.
И я не могу сказать, что не хотела того же самого.
Но…
— Нет, я не готова! — взмолилась я, когда Робер опустил меня в постель и приблизился снова, чтобы поцеловать.
Я испугалась. Испугалась собственной наготы, и его напора. Испугалась за свою беременность — вдруг потрясение и страсть Робера ей повредят?
Я остановила его, прижав горячие пальцы к его губам.
Он целовал их, и я слышала, как тяжело и жарко он дышит, и как быстро бьется его сердце под мокрой одеждой.
Наверное, ему было трудно пережить мой отказ.
Тяжело перетерпеть свое сжигающее желание.
Так же, как и мне.
Куда проще было откинуть прочь все мысли и отдаться ему, броситься в его объятья. Но я не могла.
Пила его дыхание так же жадно, как и он мое, не могла оторваться от него, но и принадлежать ему не могла тоже!
Он со стоном уткнулся влажным лбом в мой лоб, зажмурился, пережидая страсть.
— Я понимаю, — хрипло проговорил он, наконец. — Я не буду тебя торопить… и настаивать… Я хочу, чтоб ты сама решилась на это!
— Спасибо, — пробормотала я, натягивая на себя мягкую ткань, скрывая от Робера свое тело.
— Спи, любовь моя, — шепнул он, легко коснувшись моего лба губами. — Я не потревожу тебя. Спи!
Глава 66
Вести об отравлении в доме графини Рубин распространились очень быстро.
И буквально на следующее утро, за завтраком у старой герцогини Натан, Ида и Ивар обсуждали это.
Старая же герцогиня ела молча.
Вернее, она попыталась что-то сказать.
Вероятно, попыталась озвучит название дома, где все