— И вы обе скрыли от меня моих детей! Однако, мои дети со мной оказались в тот момент, когда вас обеих прижало! Я должен благодарить судьбу за то, что вам стало настолько плохо, что угроза жизни — единственное, что заставило вас обратиться ко мне?
Я схватила скалку, затрясла головой, нацелившись в Ольшанского:
— Только попробуй меня сравнить с нею, с твоей первой, или какая она там по счёту. Я перед тобой в отличие от неё головой в твою ширинку не упиралась.
— Да ё моё, Ольга! Ты себя слышишь? Мы с тобой о Мише говорим.
— Тебе никто права о Мише говорить не давал. Мы с тобой о нас говорим.
— Чего о нас говорить. Я люблю тебя, поэтому мы сейчас рядом. Ольга, с ума сойти, ты мне сына подарила!
— Ничего, в смысле никого я тебе не дарила. Сын мой. И да, по поводу твоей помощи, — я, наконец, вымыла руки, провела по лицу. Села на стул, набралась смелости:
— В момент, когда мы встретились вновь, я была в самой сложной ситуации. Авария, беспомощность, выгнали с работы, тётка шантажом заставила чуть ли не съехать из собственной квартиры, угрожая рассказать тебе о моём сыне…
— О нашем сыне…
— Что? — я не расслышала, утонув в собственных переживаниях…
Роман притянул меня к себе:
— Так, давай успокаиваться. Ты моя жена, у нас сын, я люблю вас. Исходим из этого.
— Или я с ума сошла, или пропустила что то очень важное. Когда это я стала снова тебе жена.
— Вот сейчас и стала. Делаю тебе предложение: выходи за меня.
Глава 25
— Так, давай успокаиваться. Ты моя жена, у нас сын, я люблю вас. Исходим из этого.
— Или я с ума сошла, или пропустила что то очень важное. Когда это я стала снова тебе жена.
— Вот сейчас и стала. Делаю тебе предложение: выходи за меня.
— Я дважды на одни и те же грабли не наступаю, Ольшанский.
— А придётся. Я люблю тебя, Ольга. Ты знаешь, я дважды одно и то же не повторяю.
— Да? А придётся. — вернула ему его же слова, — Скажи, Роман, чего ты так в Мишу вцепился. Неделю назад ты даже не знал о его существовании. Теперь зачем он тебе нужен?
— Оля, я люблю и любил тебя всегда. Так случилось, что гордыня разъела наш брак. Я виноват. Прости меня. Оказывается, у меня есть сын. Не знаю, как жил все эти годы без вас. Больше не проживу минуты. Я ответил на все твом вопросы?
Я помалкивала. Это всё было так неожиданно...
Ольшанский дышал паровозом, а я наоборот, совершенно успокоилась, отвернулась от него, бросила в бульон пару горошин душистого перца, лаврушку и стала запускать туда пельмени.
Воспалённое сознание постепенно остывало. Я так устала в этой перепалке, не осталось сил орать самой и слушать его.
Большая кастрюля с куриным бульоном замерла, насторожилась прежде чем закипеть снова, принимая ровные фигурки желтоватого теста. Я медленно помешивала варево большой шумовкой, лихорадочно соображая, что делать.
Я ведь собиралась сегодня распрощаться с Ольшанским. Оставаться тут уже не имело смысла. То есть надо было обрубать это вновь проснувшееся знакомство. Мы ведь после расставания оба никогда не искали встречи, смертельная обида не давала помириться с прошлым. И хотя я уже выяснила для себя, что как любила эту двухметровую скотину, так и люблю, но ломать жизнь своему мальчику не буду. Только это было ДО нашего разговора сейчас.
Роман потёр лицо:
— Не молчи.
— Обрекать сына на свидания с воскресным папой я не намерена. — вывалила на него залпом слова и сама выдохнула. Как точно я подметила название всем этим приходящим папашам “воскресные папочки”. Гады. Всегда такие напомаженные, спокойные, уверенные, щедрые. А что тут трудного. Встретился на пару часоа, принёс машинку, послушал вполуха детскую болтовню и ушёл. Ни тебе купать, кормить, зашивать дырки и мазать зелёнкой, ничего воскресному папе не полагается.
— Ты что такое говоришь, Ольга. Я хочу быть в вашей жизни каждую минуту, причём тут воскресный.
— Ты реально думаешь, что будешь отличным папой, Ольшанский?
Он как то беспомощно смотрел на меня:
— Разве нет?
— Судя по Эвелине — сомневаюсь.
— А я нет. Сейчас пойду и скажу Мишке, что он в этом мире не безотцовщина.
Я подняла лицо, смотрела в глаза бывшему мужу, качала головой:
— Я не знаю, что делать.
— Оля, я всю ответственность беру на себя. Пожалуйста, милая, любимая, мы всё начинаем сначала. У Миши есть мать, отец. Даже сестра есть.
Я всё ещё пыталась скрыть радрсть облегчения. Как же я боялась, что Ольшанский узнает о Мише. Вот, узнал. Я вдруг спохватилась:
— Ну, и как мы теперь скажем Мише, что у него объявился отец?
— Нормально, как все люди между собой говорят. Так и скажем.
Ольшанский нежно потащил меня за локоть, я вывернулась:
— Нет, стой. Не сегодня, не сейчас, — я сама не знала почему упорствую, я просто не была готова к тому, что это случится сегодня, сейчас.
— Почему?
— Я не готова вас знакомить. Мне надо прийти в себя, подумать, решится.
— Ты уже четыре года решалась, так и не решилась. Ещё четыре года подождать?
— Надо ребёнка подготовить, я и слов то не найду. И ещё. Ну, скажешь ты ему: “я твой отец” и дальше что?
— А чего ты ждёшь?
— Меня больше волнует чего ждёшь ты, Ольшанский. Вдруг твои ожидания разобьются, может быть Миша вовсе не мечтает о папе. Пропустит твою новость мимо ушей, ты разозлишься, обидишься. Назавтра выкинешь его из головы, а мне потом что делать.
— Хватит уже придумывать пьесы. Я с симпатиями своего сына сам разберусь.
— Может быть не сегодня? — я всё ещё цеплялась за надежду оттянуть этот миг.
— Сегодня. Сейчас скажем, идём.
Я успела маякнуть Людмиле, кивнув на пельмени, она шёпотом спросила:
— Сразу накрывать?
Я кивнула.
Он взял меня за руку, повёл на террасу. Я семенила за стальным, здоровым мужчиной, тащившим меня как куклу за собой. Мямлила:
— Роман, пожалуйста, не надо, я так боюсь. Дай мне время подготовить ребёнка.
Он остановился, резко повернулся ко мне, я не ожидала, что он затормозит так внезапно, ткнулась в него грудью:
— Чего ты боишься,