3
Доктор Адам Клоу, профессор психологии известного университета, беседовал с бабушкой о семейном фольклоре, сидя на веранде Елового Облака, глядя в голубой сумрак гавани, которая в этот момент была для него волшебной, чарующей землей, где он мог найти все свои прошедшие апрели. Слышались лишь чудеснейшие звуки – тихий шёпот дружелюбных деревьев, стон прибоя, который скорее чувствовался, чем улавливался ухом, лёгкие вздохи ветра. Внизу, за дорогой, звучала колдовская мелодия невидимого музыканта, играющего на скрипке у Лазаря.
Да урчание чёрных кошек, поднимающихся по ступеням – кошек, которые, должно быть, всегда жили и будут жить в Еловом Облаке, неизменные, вечные обитатели этого места. Как выглядит этот мир для кошки, размышлял Доктор Клоу. Зная всё, что он мог знать о психологии, он не знал этого.
Доктор Клоу был старым приятелем бабушки, и этот визит был для неё большим событием. Ничьё мнение она так не ценила, как мнение Адама. Он был одним из немногих оставшихся людей, кто называл ее Мэриан и помнил, как «одну из красивых девушек Блейсделлов».
Адам Клоу являлся как раз таким редким экземпляром – симпатичный старик, проживший столь долгую хорошую жизнь, что преисполнился духовной красоты. Его тёмные глаза всё ещё мягко светились, а выражение худощавого, тонкого, морщинистого лица было мечтательным и отстранённым. Но улыбка живой и молодой, а черты рта демонстрировали силу, чуткость и чувство юмора.
Он приезжал сюда каждый год, чтобы послушать шёпот елей на холмах родных мест. Сюда, где не осталось никого из его семейства и друзей, кроме Мэриан Блейсделл, он приезжал как «домой». Сюда, где на берегу гавани в багряные вечера, в звёздные ночи и светлые восходы шептались и вздыхали волны. И из всех тех, кто когда-то слушал их шёпот вместе с ним, осталась лишь Мэриан Блейсделл, что была прекрасна и спокойна как королева. С ней он мог говорить о милых исчезнувших семействах, давным-давно смеявшихся девушках и ушедших летних днях, таких сладких, что невозможно представить их навсегда исчезнувшими. Он содрогался, когда вспоминал о недавнем вечере, проведённом с бывшим однокашником, который гордился тем, что шагает в ногу со временем, и без конца твердил о евгенике, хромосомах и растущей опасности слабоумия. Доктор Клоу благодарил свои звёзды за увитую виноградом веранду и женщину, которая так красиво старела.
«Да, я ещё не добралась до кресла-каталки и кашек», – спокойно говорила бабушка.
Они беседовали о старых и новых днях, и смотрели как луна поднимается над старыми, исхоженными ими полями. И доктор Клоу пересказал все шутки, какие смог вспомнить. Он был единственным человеком на свете, кто осмеливался шутить с бабушкой. А затем бабушка – гордая, сдержанная бабушка – вдруг осознала, что рассказывает ему о Мэриголд, которая спала в своей маленькой комнате со слезами, застывшими на ресницах. Ей был не заманителен доктор Клоу. Он принадлежал бабушке и как бабушка, должно быть, давно забыл дорогу в волшебную страну.
Бабушка должна была рассказать кому-нибудь. Приезд Адама казался ниспосланным судьбой. Ей всегда легко было рассказывать ему – всегда и до сих пор. К её изумлению, оказалось, что невероятно трудно признаться Адаму, что она заперла Волшебную дверь.
«Кажется, что она не хочет выздоравливать», – беспомощно заключила она.
«Пораженный дух – кто может подкрепить его?» 11 – мягко процитировал Адам Клоу.
«Не понимаю, – взволнованно сказала бабушка. – Я… я думаю, что была очень добра к Мэриголд».
«А я думаю, – довольно жестко ответил Адам Клоу, – что она умирает от разбитого сердца».
Бабушка чуть было не сказала «вздор», но осеклась. Разве докторам психологии говорят «вздор».
«Неужели ты на самом деле считаешь, что она заболела из-за того, что не может больше видеть эту свою Сильвию? Или представить её?»
Доктор Клоу постучал кончиками пальцев друг о друга.
«Думаю, если бы я говорил на профессиональном языке, речь идет о неврозе, вызванном сдерживаемым желанием общения с подругой, – сказал он. – Но я скажу иначе. Я просто посоветую тебе отдать ей ключ от Волшебной двери».
«Но… Адам!» Бабушка не могла так легко сдаться.
«Разве правильно поддерживать её в этих выдумках… в этих заблуждениях…»
«Это не выдумки. Для неё это правда. Она видит то, что невидимо для нас. Она королева в чудесном созданном ею королевстве. Она не пытается кого-то обмануть. У неё есть замечательный дар создания необычного. Как жаль, что она лишится его, когда вырастет – ей придется оставить все эти чудеса и жить, как живем мы, в свете обычных дней. Разве это не приходило тебе в голову, Мэриан?»
Нет. Но… бабушка издала легкий вздох… вздох капитуляции. Доктор Клоу поднялся.
«Мне нужно идти. Для таких стариков, как мы с тобой, мы слишком засиделись».
«Прости, что тебе придется идти пешком до Хармони, – сказала бабушка. – Наша лошадь захромала, и мы её не запрягаем, а Гораций уехал, так что его машина…»
«Не люблю ездить в машине в темноте. В машине не ощутить очарования мягко обволакивающей ночи. Хочу пройтись. Ходьба поддерживает подвижность. Итак, прощай до следующего года. Завтра нужно возвращаться и начинать работать. И если мне придется покинуть сие «одеяние из плоти» прежде следующего лета, я сохраню свои шутки, чтобы рассказать тебе их там, в вечности. В конце концов, нет ничего лучше, чем старая дружба, да, Мэриан? Что касается Мэриголд – земля для нас стала слишком старой, Мэриан. Будь благодарна, что она всё ещё молода и полна волшебства для Мэриголд».
4
На следующее утро после завтрака бабушка молча положила ключ от садовой калитки рядом с голубой тарелкой Мэриголд. Мэриголд подняла на неё недоверчивый взгляд.
«О, бабушка! Мне можно? Можно?»
«Да», – коротко ответила бабушка. Умные фразы Адама не облегчили её чувство поражения. Да ещё и Люцифер уставился на неё наглым жёлтым глазом, словно всё это развлекало его.
Мэриголд немного постояла, преображаясь. Её лицо сияло, как день. Словно дождик радости пролился на неё с небес. Она пролетела через веранду – через Волшебную дверь – по голубоглазой