– И это ваше окончательное решение?
– Окончательное и бесповоротное, – сказал Кутузов. – И я надеюсь, что английский генерал, по здравом обсуждении, убедится во всей целесообразности моего решения. Он должен принять во внимание общее положение империи, не упускать из виду того обстоятельства, что хотя русская армия возрастает в числе, ее внутреннее состояние еще далеко не вполне удовлетворительно. В виду всего этого генералу Вильсону не мешало бы дать на время перевес своей любви к императору и России над своими хорошо известными враждебными чувствами к императору французов.
Историк В.К. Надлер уверен, что Кутузов, произнося эти слова, «хотел дать раз навсегда хороший урок надменному и навязчивому сыну Альбиона; он хотел дать понять ему, что он не должен вмешиваться в дела, в сущности ему чуждые, брать на себя защиту русских интересов против главнокомандующего, облеченного высочайшим доверием монарха».
Но Вильсон сделал совершенно иной вывод из ответа Кутузова. Ему вообразилось, что он имеет дело с настоящей изменой, и он «объявил торжественным тоном, что ему предстоит теперь исполнить тяжелый долг, предписываемый необходимостью».
А это значит, что он напомнил Кутузову слова императора Александра I, повелевавшие ему не вступать в какие бы то ни было переговоры с противником до тех пор, пока хотя один вооруженный француз будет оставаться в пределах России. Более того, он заявил, что Кутузов совершает непозволительный поступок, и что любой договор с врагом может запятнать честь императора и повредить интересам России. А в завершение он пригрозил, что вынужден будет послать курьеров с известиями обо всем в Санкт-Петербург и в Лондон.
Историк В.К. Надлер пишет: «Как ни горячился Вильсон, но старый Кутузов упорно стоял на своем решении; он смеялся, разумеется, в душе над выходками британского генерала. Интересы и честь России стояли для него, без сомнения, выше всего на свете. Понятно, что он был крайне далек от мысли входить в какую бы то ни было сделку с неприятелем. Соглашаясь на свидание с уполномоченным Наполеона, Кутузов хотел, во-первых, узнать поближе настроение и намерения Наполеона; во-вторых, делая вид, что он вступает в переговоры, он хотел поднять надежды императора Наполеона на мир, и тем самым удержать его как можно долее в Москве, усыпить его бдительность и деятельность до того момента, когда наши силы уравновесятся окончательно с силами неприятельскими и придет к нам на помощь верный союзник наш – зима».
Затем генерал Вильсон оставил Кутузова на несколько минут, но вскоре явился в сопровождении нескольких генералов. Они уже были информированы о предстоящих переговорах с Лористоном, и герцог Александр Вюртембергский (брат вдовствующей императрицы Марии Федоровны и дядя императора Александра) сказал, что, принимая во внимание настроение армии, лучше будет отказаться от предусмотренного свидания вне русского лагеря и пригласить Лористона в главную квартиру, что будет «несравненно приличнее и успокоительнее для армии».
Почти то же самое повторили и герцог Ольденбургский, а также князь П.М. Волконский.
Михаил Илларионович понял, что противиться дальше невозможно, и объявил, что он примет генерала Лористона в своей главной квартире.
Было уже темно, когда представитель Наполеона прибыл в Тарутинский лагерь, и встреча с ним продолжалась немногим меньше часа. М.И. Кутузов не случайно назначил встречу на этот момент: он приказал разложить множество огней, и стало казаться, что в русской армии не менее 200 тысяч человек. Бесконечные ряды ярко пылающих костров тянулись по всему лагерю, так что русское войско показалось Лористону еще более грозным и многочисленным, нежели оно было в действительности. Как пишет историк Н.А. Полевой, французский генерал, проезжая через русский лагерь, «всюду видел, при ярком бивачном огне, веселье, изобилие, слышал песни и музыку. Русские казались в торжестве, и точно торжествовали, видя, что неприятель просит мира».
На самом деле, в конце сентября в Тарутинском лагере было сосредоточено 70 000 человек пехоты, 9500 регулярной конницы, 9000 артиллерии с 700 орудиями, 10 000 ополченцев и около 20 000 казаков. Правда, рассчитывать на ополченцев и казаков в случае «правильного сражения» не приходилось, да и «морально-психологическое состояние русской армии также оставляло желать много лучшего».
В этих условиях Кутузов должен был проявлять величайшую осмотрительность и скрытность. Более того, вряд ли будет правильным приписывать Кутузову осуществление какого-либо определенного, изначально им принятого плана действий, от которого главнокомандующий при любых условиях не желал отступать. Все, что мы знаем на сегодняшний день о Кутузове, говорит об обратном: он умел ловко приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, исходя не только из «общей пользы» и любви к отечеству, но и из своих личных интересов.
М.И. Кутузов принял Лористона со всей вежливостью екатерининского вельможи. Он явился в полной парадной форме, в мундире, в шляпе с султаном (как говорят, эполеты ему пришлось занять у генерала П.П. Коновницына, так как его собственные почернели и износились от времени). Кутузов принял уполномоченного Наполеона в той самой бедной крестьянской избе, которая служила для него квартирой, но он был окружен блестящей свитой. После обычных приветствий и представлений главнокомандующий подал знак, и вся свита удалилась из горницы.
И тогда генерал Лористон сказал:
– Неужели вечно продолжаться этой странной, неслыханной войне? Император, мой государь, искренно желает окончить несогласие между двумя великими и великодушными народами, и окончить навсегда.
На это Кутузов ответил, что не имеет никаких полномочий говорить о мире, и даже не берет на себя обязанность известить императора Александра о таком разговоре.
При этом на улице генерал Вильсон кричал, что Кутузов все-таки «настоял на своем предательском плане, что он устранил всех свидетелей своих таинственных совещаний с неприятельским генералом».
Взволнованные штабные офицеры то и дело заглядывали в маленькое окошечко избы, но они могли видеть только одну внешнюю обстановку всемирно-исторической сцены, могли наблюдать только жесты и лица двух собеседников, решавших, быть может, судьбы мира.
Наблюдателям показалось, что Кутузов говорил спокойно, но твердо, а Лористон старался в чем-то его убедить. По временам старый фельдмаршал начинал говорить с большим оживлением и жестикулировал руками. Иногда он как будто упрекал Лористона, а французский уполномоченный пытался представить оправдания. Но в итоге наблюдатели вынесли убеждение, что Лористон не достиг своей цели, что он получил отказ на все свои требования и предложения. Тем не менее в тот же день распространился слух по лагерю, что Кутузов обманул наполеоновского посла, что он подал ему надежду на мир.
На самом деле М.И. Кутузов сказал:
– Я подверг бы себя проклятию потомства, если бы сочли, что я подал повод к какому бы то ни было примирению. Таков в настоящее время образ мыслей нашего народа.
Эти решительные слова фельдмаршала открыли глаза Лористону. Он понял