— Не ведаю этого, — качнула головой старуха, — слишком туманна твоя судьба. Ступай с миром, и не забывай, чему здесь научился.
— Прощай! — И я подошел к двери, распахивая её настежь.
Матроскин прошмыгнул на улицу первым, а я остановился на крылечке и обернулся в последний раз. Уютный домик, дымок из трубы, котел на огне, в котором варилось что-то, пахнущее временем и древней мудростью, заповедный лес вокруг хижины, хранящий тысячу секретов. Спокойная гавань…
И тут со мной случилось странное. Я уже собрался шагнуть с крыльца в хмурый вечерний лес, как вдруг она подняла на меня взгляд. И в глубине ее мудрых, усталых и древних глаз, будто сквозь толщу бесчисленных лет, на секунду вспыхнул «огонь».
Пелена спала. Я не просто «увидел», я «узнал». Не старуху-ведьму, а ту, чей образ хранился в дальнем уголке памяти моего бессмертного друга, который он мне однажды показал — Василису Прекрасную. Ту самую, что когда-то, в незапамятные времена беззаботно смеялась рядом с Кощеем Бессмертным, и чья красота могла затмить саму Богиню Утренней Зари.
А следом за этим прекрасным ликом я увидел искажённое беспощадным проклятием Кромки чудовищное страшилище, прошедшее через ту же муку, что и сам Кощей. А ведь она была не только его подругой и соратницей, а намного-намного большим… Вот, оказывается где скрывалась Василиса ставшая Бабой Ягой, всё это время.
Это мимолетное видение длилось меньше вздоха. «Отражение» снова стало тем, чем должно было быть — старой, сморщенной женщиной, склонившейся над котлом. Но знание уже поселилось во мне, жгучее и горькое.
— Прощай, Асур, — донесся до меня ее тихий шепот, но теперь я слышал за ним другой голос, молодой и печальный. — Исправь то, что мы не смогли…
Я резко кивнул, не в силах подобрать слова. Сердце сжалось от странной тоски. Дверь закрылась за мной с негромким щелчком, а я развернулся и зашагал прочь, вглубь леса, где между стволами уже вился туман, готовый поглотить меня и вернуть в другую реальность. Матроскин, фыркнув на прощание в сторону избушки, бесшумно скользнул рядом, помахивая пушистым хвостом.
Спокойная гавань осталась позади. Впереди же была только путаница миров, в которой мне предстояло найти единственную и нерушимую правду. Когда я достиг небольшой речушки, окружающая реальность вздрогнула. Не было ни вспышки света, ни непроницаемой тьмы. Просто в один миг меня накрыли неприятные запахи автомобильных выхлопов, резины и влажного асфальта. После чистейшего хвойного воздуха междумирья они резко ударили в нос, заставив даже прослезиться.
Где-то вдали выла на низкой ноте пронзительная сирена. Да, я прибыл назад, в мир, который, возможно, был бутафорским. Лес за моей спиной исчез, как и ощущение иного мира, который растаял, как мираж. Я стоял на краю тротуара, под проливным дождем, который не шел в лесу ведуньи, бывшей некогда прекраснейшей из Богинь.
Капли, жирные и грязные, стекали по моей одежде, смешиваясь с дорожной грязью. Матроскин, промокший и недовольный, жалобно мяукнул и юркнул под ближайший навес, отряхивая лапки с брезгливым видом аристократа, попавшего в трущобы. Еще бы ему понравилось, ведь он в любой момент мог отсюда свинтить куда угодно. Но он был верным соратником, поэтому следовал за мной.
Я огляделся. Город. Обычный, серый, промозглый. С подсвеченными витринами, мокрым асфальтом и людьми, спешащими по своим делам под зонтами-грибами. Никто не смотрел на меня, не видел, что я появился буквально из ниоткуда. Для них я был просто еще одним прохожим, дряхлым стариком, отчего-то задержавшимся под дождем.
Но «знание», оставленное ведьмой, жгло изнутри. Оно было подобно линзе, наложенной на реальность. Я не просто должен был увидеть город — мне необходимо было увидеть его суть. И усомниться в увиденной реальности, либо её принять. Но пока что у меня не получалось найти «искажения» — следы кривды Ящера, проступающие сквозь бутафорию мира. Мир казался настоящим и цельным.
'Ищи не следы, а искажения событий! Ищи то, чего не может быть в твоём мире! — Неожиданно прозвучал в ушах хрипловатый голос ведьмы. — Слушай свою душу и сердце!
Я стряхнул с лица капли воды и двинулся вперед, позволив ногам нести себя самим. Инстинкт, обостренный знанием, вел меня. Куда? Не знаю. Я всецело отдался этому чувству, напрочь отключив разум. Матроскин, словно тень, следовал за мной, прыгая по крышам низких зданий и водосточным желобам, а его глаза двумя зелеными угольками мерцали в полумгле.
Я шел, всматриваясь не в лица спешивших мимо людей, а в их отражения в лужах, прислушивался не к словам, а к паузам между ними. Я смотрел не глазами и слушал не ушами, положившись на шестое чувство, на ту самую «линзу», что подарила мне старая ведунья. Но мир не собирался так легко открывать мне свои тайны, оставаясь обычным миром моей прошлой жизни.
Я шел, не замечая времени и расстояния, пока ноги сами не привели меня к знакомому, облупленному подъезду. Я остановился, как вкопанный, и холодная дрожь пробежала по спине. Передо мной была дверь в подъезд моей старой квартиры, той самой, где я жил (вернее доживал остаток своих дней) до того, как мир перевернулся с ног на голову. Я не планировал сюда идти. Я вообще не думал о этом месте. Это было похоже на то, как будто мои ноги сами знали дорогу, а разум лишь беспомощно наблюдал со стороны.
Я машинально запустил руку в карман штанов и с удивлением нащупал холодный металл ключа. Он лежал там, как будто я только вышел из дома за хлебом. Сердце заколотилось чаще. Это было невозможно. Квартиру должны были давно опечатать, конфисковать, продать, да мало ли чего… И этого ключа не должно быть в моём кармане. Но он всё-таки там был.
Рука сама потянулась к замку. Лязг металла показался оглушительно громким в тишине подъезда. Дверь со скрипом поддалась. В нос ударил знакомый запах — пыли, лекарств, старого скрипучего паркета и легкой затхлости. Я с трепетом переступил порог. Ведь без малого я не был здесь больше двух лет, если брать в расчет мои приключения в мире «Меча и Магии».
Но за это время ничего не изменилось. Мебель стояла на тех же местах, книги на полках, даже старая кружка с засохшим чайным пакетиком внутри, всё так же стояла на журнальном столике. Словно время здесь замерло в тот самый день моей смерти… Или моего ареста. В этом мире и не было всех этих лет.
Матроскин,